Джон Леннон знакомится с Йоко Оно

7 ноября 1966 г.

Группа «Бич Бойз» в Лондоне: Брюс Джонстон, Эл Джардин, Деннис Уилсон, Карл Уилсон и Майк Лав, 7 ноября 1966 года. Фото Малкольма Макнила.

Во время пресс конференции Деннис Уилсон пошутил: «Мне нравятся «Битлз», но я не хочу быть в роли заключенного в этой комнате» (прим. – помещение, в котором проходила пресс конференция, было рассчитано лишь на сто человек, а задать вопросы группе «Бич Бойз» пришло пятьсот).

Марк Льюисон (автор книги «Сессии записи Битлз»): «Аппаратная комната студии 1 «И-Эм-Ай», Эбби-Роуд. Продюсер: Джордж Мартин; звукоинженер: Джефф Эмерик; помощник звукоинженера: Майк Стоун.

Это была вторая (после 31 октября) из четырёх сессий микширования для подготовки стереоверсий песен «Битлз» для альбома «Сборник старых хитов Битлз».

В течение трёхчасовой сессии Джордж Мартин руководил процессом стереосведения песни «Я хочу держать тебя за руку» (I Want To Hold Your Hand). Стереомикс был помечен как дубль один, хотя ранее уже были сделаны два: 21 октября 1963 года и 8 июня 1965 года».

Бэрри Майлз (автор книги «Календарь Битлз»): «Во Франции, изменив свою внешность, Пол Маккартни провёл неделю, разъезжая на своём «Астон Мартине» по замкам Луары. Во время поездки он вёл дневник, а также снял несколько фильмов».

Пол: «Я путешествовал и останавливался в гостиницах по пути. Парковал машину возле отеля и заходил вовнутрь. В номере я делал записи в дневник или что-нибудь снимал на киноплёнку. Я гулял по городу, а вечером спускался ужинать, в уединении присаживался за столик; в разгар всех этих битловских событий было нужно снять напряжение и вернуть себе душевное равновесие после нервных перегрузок.

Быть в отпуске и к тому же не быть узнанным. Забытый вкус безвестности. Просто сидеть в одиночестве и размышлять о чём-нибудь художественном, например, я здесь один, я мог бы легко написать какой-нибудь роман. А как насчёт персонажей, которые находятся здесь, в этой комнате?»

beatlesbible.com: «Дневник позже был утерян, как и его фильм о поездке. Некоторые из киноплёнок были украдены поклонниками, которые смоги проникнуть в его лондонский дом на Кавендиш-авеню».

Пол: «Восьмимиллиметровый «Кодак» был самым подходящим, потому что плёнка находится на катушке. Когда появился формат «Супер 8» на картридже, то с ним ничего нельзя было поделать, им нельзя управлять. Мне нравилось запустить что-нибудь в обратную сторону. Нравилось запускать задом-наперёд музыку, и я обнаружил, что можно запускать в кинокамере плёнку в обратном направлении. В то время кинокамеры были клёвые.

Если взять плёнку и снять кинокамерой один раз, затем перемотать и снова заснять, то получается два изображения, наложенные друг на друга. Но они очень размыты, поэтому я разработал свою технику, снимая один раз ночью – только источники света, ярко-красные, и это всё, что будет снято при первом проходе плёнки. Выглядело как на черном бархате, красное, ярко красное. Раньше я снимал такое в своей машине, так что это были автомобильные фары и неоновые вывески, зелёный, красный и жёлтый свет светофора.

На следующий день, когда рассвело, я продолжил съёмку, и у меня получился фильм, который представлял собой комбинацию маленьких точек света на фоне «черного бархата» и дневного света. Моим любимым был сюжет с накренившемся крестом на кладбище. Я наклонил камеру и приблизил его, так что он видится только как крест, опа, затем я уменьшил масштаб, и стало видно, что линия горизонта наклонена под невероятным углом. И когда я это сделал, то выпрямился. Это был первый кадр. Затем я навёл кинокамеру на пожилую женщину, которая смотрит в сторону от меня и ухаживает за могилой. Толстая старая французская крестьянка, у которой чулки были до середины ног, и были видны её панталоны, внушающие неприязнь, так что это было немного смешно или, может быть, немного вульгарно. Она просто ухаживала за могилой, так что, я имею в виду, у меня не было необходимости её рассматривать. Я просто снял это. Всё хорошо наложилось на съёмки прошлой ночью. Вот она ухаживает за могилой, и вы видите, как между её ног появляется точка красного света, и она очень медленно перемещается, как будто она пукнула, или это маленький призрак, или что-то из могилы. И потом начинают расползаться другие огни и всё это становится похоже на какой-то Дисней, похоже на мультфильм!

Одна вещь, которую я усвоил, заключалась в том, что лучше всего снимать одним кадром. Я был поклонником идеи Энди Уорхола, не столько его фильмов, сколько мне нравилась дерзость «Эмпайр» об Эмпайр Стейт Билдинг, мне нравилось это состояние неопределённости (прим. – «Эмпайр» – чёрно-белый немой фильм Энди Уорхола, посвящённый небоскрёбу Эмпайр-стэйт-билдинг. Фильм снят единым дублем, без монтажной склейки и представляет собой фиксированный план, направленный на здание). Так что я делал что-то подобное.

Были некоторые эпизоды, которые мне нравились: крутится колесо обозрения, но нельзя точно сказать, что это такое. Другой сюжет я снимал из окна гостиницы в одном французском городе. Там жандарм-регулировщик. Было много машин, и он их тормозил и показывал ехать. В кадре десять минут жандарм регулирует движение: он много жестикулировал и был злым. Это был отличный персонаж, тот парень. Я перемотал плёнку и снова заснял машины; шёл дождь, поэтому на улице было довольно слабое освещение. Итак, в фильме он останавливал машины, но они просто проезжали сквозь его тело, как призраки. Это было довольно забавно. Потом в качестве саундтрека я попросил Альберта Эйлера сыграть «Марсельезу». Получился отличный маленький фильм, но я не знаю, куда он подевался».

Бэрри Майлз (автор книги «Календарь Битлз»): «Джон отпраздновал своё возвращение из Испании, принимая ЛСД; во время своего разгула он сделал несколько авангардных записей с использованием меллотрона, недавно установленного в его домашней студии в “Кенвуде”».

beatlesbible.com: «За день до открытия выставки «Незавершённые картины и объекты» Джон Леннон знакомится с Йоко Оно».

Фото Иэна Макмиллана.

Иэн Макмиллан (фотограф): «В 1966 году меня попросили сделать серию фотографий городской жизни. Во время этой работы меня познакомили с Йоко Оно, и я сфотографировал её акцию «Части носового платка». Ей понравились мои работы, и она пригласила меня сфотографировать её новую выставку в галерее «Индика» в Сент-Джеймс».

beatlesbible.com: «Выставка проходила в галерее «Индика», в цокольном этаже книжного магазина. Совладельцами галереи были Джон Данбар, Питер Эшер и Бэрри Майлз».

Джон: «В Лондоне существовала своего рода компашка; Джон Данбар, который был женат на Марианне Фейтфулл, владел в Лондоне художественной галереей под названием «Индика», и между записями в свободное от работы время я ходил по галереям, а также посещал в разных галереях выставки в какой-то степени неизвестных или андеграундных художников.

Мне сказали, что на следующей неделе какая-то потрясная женщина устраивает какую-то экспозицию, что-то с людьми в мешках, в чёрных мешках, и это будет что-то вроде авангардистского представления и всё такое. Поэтому за день до открытия я пошёл на предварительный просмотр».

beatlesbible.com: «Экспозиция «Добавь цвет» представляла собой панели из белого дерева, покрытые кусками плексигласа, а рядом на белом стуле лежали кисти и краски. Посетителям выставки было предложено использовать их любым удобным для них способом».

Йоко Оно (газета «Сандей Телеграф», 27 ноября 1966): «Я называю это «Добавление цвета». Очень важно, чтобы было такое искусство, которое живёт и меняется. Каждый этап жизни прекрасен; так и каждый этап картины».

beatlesbible.com: «Ещё одним произведением была инсталляция «Игра на доверии», также известная как «Белые шахматы», суть которой содержалась в инструкции: играйте до тех пор, пока вы помните, кто ваш противник, а кто вы сами».

Йоко Оно: «Эти шахматы называются «Игра на доверие». Все фигуры белые. Поле – тоже. Игрокам надо запоминать, какие фигуры чьи. В какой-то момент кто-то, естественно, запутывается и тогда вынужден верить сопернику на слово. Люди должны верить друг другу. Тогда не будет ни войн, ни конфликтов, а начинать можно бы с шахмат».

«Белые шахматы» напоминают идею шахматной доски как «простора для души» Марселя Дюшана.

Йоко Оно: «Когда я делала «Игру на доверии», то не думала о Марселе Дюшане. Многие художники работали с шахматами, но они обычно работали с декоративным аспектом шахматных фигур. Я хотела создать новую игру, которая содержала бы фундаментальное, а не декоративное отличие. Белые шахматы – это что-то вроде ситуации в жизни. Не всё в жизни черное и белое, и обычно вы не знаете, что ваше, а что чужое. Вы должны убедить окружающих в том, что это ваше».

beatlesbible.com: «Также была экспозиция «Картина, чтобы забить гвоздь», – молоток, прикреплённый к панели, в который посетителям выставки предлагалось забивать гвозди».

Джон: «Я вошёл – она не знала, кто я такой или что-то в этом роде – и осмотрелся. Там, в галерее, лежала пара артистического вида студентов, которые там помогали, и я посмотрел на это и меня это впечатлило.

Там продавалось яблоко за двести фунтов. Я решил, что это обалденно – я сразу понял тот юмор, что присутствовал в её работах. Мне не потребовалось особых познаний об авангарде или андеграундном искусстве; юмор меня сразу зацепил. На пьедестале лежало свежее яблоко, и за двести фунтов стерлингов можно было увидеть, как оно расчленяется на части.

Но там был ещё один экспонат, который реально склонил меня к выбору за или против художника: лестница, которая вела к картине, висевшей на потолке. Она была похожа на черное полотно с цепочкой, на конце которой висела подзорная труба. Это было около двери, сразу как входишь. Я поднялся по лестнице, посмотрел в подзорную трубу, и там крошечными буквами было написано “да”. Так что это было что-то положительное. Я почувствовал облегчение. Это большое облегчение, когда ты поднимаешься по лестнице и смотришь в подзорную трубу, а там тебе не говорят “нет” или “иди на хер” или что-то в таком роде. Там сказали “да”».

Джон: «Меня это очень впечатлило, и Джон Данбар нас познакомил. Мы ничего не знали друг о друге, чёрт возьми, она не знала, кто я такой, она только слышала о Ринго, я полагаю, потому что по-японски это означает яблоко. И Данбар как бы подтолкнул её, сказав: «Это хороший постоянный покупатель, ты должна пойти и поговорить с ним или сделать что-нибудь». Джон Данбар настоял, чтобы она поздоровалась с миллионером. И она подошла и вручила мне карточку, на которой было написано «дыши» – одно из её указаний, и я просто начал дышать. Так мы познакомились».

Йоко Оно в галерее «Индика», фото Иэна Макмиллана.

Джон: «Затем я подошёл к произведению, которое называлось: «Забей гвоздь». Я спросил: «Можно мне забить гвоздь?», и она ответила «нет», потому что на самом деле галерея открывалась на следующий день. Поэтому владелец галереи Данбар, сказал: «Пусть забьёт гвоздь». Это прозвучало как: «Он миллионер. Он может это купить», понимаете. Но она была больше заинтересована в том, чтобы перед открытием всё выглядело безупречно красиво и чисто. Вот почему на этом она никогда не зарабатывала; она всегда заботилась о сохранности!

Поэтому прошло небольшое обсуждение, и она, наконец, сказала: «Хорошо, ты можешь забить гвоздь за пять шиллингов». Вот когда мы по-настоящему встретились, когда встретились наши взгляды, и она поняла, и я понял, вот и всё».

Йоко Оно: «Моя мать была буддистка, а, отец – христианин. У меня была служанка, которая учила обеим религиям сразу, она же преподавала мне японскую каллиграфию, музыку и националь­ную культуру. Родители воспитывали меня так, что я должна была безусловно верить в то, что однажды стану невероятно зна­менитой. Я полагаю, они хотели видеть меня первой в Японии женщиной премьер-министром. Или, по крайней мере, женщиной-дипломатом. Из всего этого вышло лишь то, что я долго чувствовала любовь не к себе, им было доро­го «дитя океана» (так с японского переводится «Оно»).

Я была вроде домашнего животного, которому не по­лагалось бегать и прыгать, шуметь и многое другое. Меня корми­ли информацией и часто перекармливали. Они хотели, чтобы я стала пианисткой, и мой отец всё время измерял, как широко я могу раздвинуть пальцы. Он сам мечтал быть пианистом и сожалел, что из него получился банкир.

Я выросла в вере, что Бог видит всё, и должна была признаваться матери не только в своих дурных поступках, но и в дурных мыслях. Я никогда не заходила так далеко, чтобы читать комиксы, но помню, когда мне было восемь лет, я пробиралась в кабинет отца и читала взрослые книги, например, «Вишнёвый сад» Чехова. Ничего непристойного, разумеется, в этих книгах не было, но мать заставила меня признаться, и это было ужасно. Потом, когда я стала старше и получала письма, мать всегда читала их до конца. Если письмо было от поклонника, она обвиняла меня в распущенности и в вольных мыслях».

Джордж Тремлетт (автор книги «История Джона Леннона»): «В 9 лет Йоко написала целую книжку стихов, и учительница сказала матери, что она наверняка сделает себе имя как поэтесса».

Рэй Конноли (автор книги «Быть Джоном Ленноном»): «Книга называлась «Грейпфрут» и представляла собой сборник абстрактных наставлений, таких как: «Представь себе истекающие каплями облака. Вырой яму в саду и положи их туда…» или: «Представь себе, что золотую рыбку выпустили плавать по небу». Книга «Грейпфурт» будет закончена и опубликована только в 1964 году».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «В 1951 году, когда ей было девятнадцать лет, семья Йоко Оно переехала в Штаты (прим. – в Нью-Йорке её дядя представлял Японию в ООН).

В 1953 году, когда семья переселилась в Гринич-Вилидж, штат Нью-Йорк, Йоко сплавили в художественную школу-интернат Сары Лоуренс».

В школе Сары Лоуренс.

Джордж Тремлетт (автор книги «История Джона Леннона»): «В этой дорогой частной школе она увлеклась сочинительством и драмой».

Йоко Оно: «Это была очень шикарная школа, где девушки мечтали только об одном – выйти замуж за выпускника Гарварда. Всё было расписано по часам: столько-то на занятия, столько-то на прогулки».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Очень мало у кого из учившихся в колледже в одно вре­мя с Йоко сохранилось о ней хоть какое-нибудь воспомина­ние. «Я прекрасно её помню, – сказала одна из её первых преподавательниц, – но совершенно ничего не могу о ней сказать». Одна из бывших соучениц добавляет: «Она была маленькой, странной и всегда одевалась в чер­ное». Йоко очень мало общалась с окружающими. Ричард Рабкин, один из студентов Гарварда, занимавшийся в то время психиатрией, находил её «очень туманной… Она боя­лась окружающих. Если ты японец – это плохо, если нет – это тоже плохо. Она не умела обращаться с мужчи­нами по-дружески. Чтобы подружиться с ней, надо было сначала доказать, что ей не стоит тебя опасаться».

Единственным человеком, с которым она более или ме­нее дружила, была одноклассница Бетти Роллин. Йоко поразила её своей необыкновенной «поэтичнос­тью». Она изъяснялась «на хайку», разговаривая тонким приглушенным голосом и коверкая английские слова. Остальные девушки не считали Йоко симпатичной из-за слишком большого бюста, широких бёдер и не особен­но стройных ног, но Бетти находила её «воздушной» и очень умной. Сама же Йоко отличалась в то время явно несвойст­венной ей чрезмерной застенчивостью. На третьем курсе она переехала жить в студенческое общежитие, но старалась держаться подальше от светской жизни, отказываясь от при­глашений подруг, которые каждую неделю отправлялись в мужские колледжи на охоту. Вообще-то в жизни Йоко все­гда были мужчины, но то были японцы, с которыми она встречалась с разрешения родителей».

Хидеаки Касе (двоюродный брат Йоко Оно): «Йоко рано начала интересоваться сек­сом. Ещё до отъезда в Нью-Йорк она меняла мужчин, как пер­чатки».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «Через три года она бросила школу и вышла замуж за известного музыканта».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Знакомством со своим первым мужем Йоко была обяза­на интересу, который она проявляла к музыке. Как-то раз приятель её двоюродного брата Танака Кодзо, тронутый восторженным отношением девушки к этому виду искусст­ва, познакомил её с одним из самых блестящих японских студентов композиторского отделения, когда-либо учивших­ся в Соединённых Штатах, Тоси Ичиянаги».

Йоко Оно: «Вначале он сочинял музыку в духе Стравинского, но после того как мы встретились, он начал менять постепенно свои взгля­ды и теперь он – ведущий авангардистский композитор Японии».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Тоси был худощавым, молчаливым юношей невысокого роста с походкой танцора. У него была подружка, с которой он расстался вскоре после знакомства с Йоко».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «Его «верительные грамоты» не произвели должного впечатления на родителей Йоко, и они отказали дочери в финансовой поддержке».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): Родители Йоко неодобри­тельно отнеслись к этой связи, поскольку семья Тоси по со­циальному статусу располагалась ниже, чем семья Оно, но родительское недовольство только подстегнуло Йоко, и она уговорила Тоси разрешить ей переехать жить к нему.

В мае 1957 года Эисуке был отозван в Японию и назначен генеральным директором «Бэнк оф Джапан».

Как только родители Йоко покинули США, они с Тоси тотчас поженились.

Тоси и Йоко жили очень бедно. Они ютились в маленькой квартирке в рабочем квартале, в доме 426 по Амстердам-авеню, в которой не было даже платяного шкафа, так что им приходилось развешивать одежду на крючках, вбитых прямо в стену. Йоко работала переводчицей в какой-то импортно-экспортной конторе, сопровождая японских бизнесменов. Она выглядела как самая обычная молодая женщина: тём­ные костюмы, перчатки, туфли на высоком каблуке, тща­тельно наложенный макияж. Ей приходилось содержать Тоси, который перестал получать стипендию».

Тоси Ичиянаги: «Йоко всегда нужда­лась в том, чтобы с ней обращались, как с королевой. Она была эгоистична и очень болезненно ко всему относилась. Она действительно была художественной натурой, в том смысле, что всегда что-то из себя изображала и тратила, сколько хотела».

Йоко Оно: «В Нью-Йор­ке мне то и дело приходилось делать аборты. Я была слишком нервной натурой, чтобы соблюдать меры предосторожнос­ти. Я выходила из дома, бросалась с головой в очередной роман, затем возвращалась к мужу и: «О! Я снова влипла!» Мой пер­вый муж был очень добрым».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Хотя Тоси так и не стал знаменитостью, он был знаком со всеми признанными авторитетами совре­менной музыки. Через Дэвида Тьюдора, лучшего ученика композитора Стефана Вольпе, он познакомился с Джоном Кейджем и стал посещать его лекции в Нью Скул. Кейдж, в свою очередь, представил Тоси Мерси Каннингхэму, ко­торый принял молодого композитора на работу в свою тан­цевальную труппу в качестве репетиционного пианиста.

Затем он познакомился с Ла Монте Янгом, юным гением с Западного побережья, приехавшим в Нью-Йорк в 1960 го­ду и оказавшим, огромное влияние на весь американский авангард».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «Этот брак распался через семь лет. Йоко поселилась в мансарде одного из домов Гринич-Вилиджа и постепенно вошла в мир нью-йоркского андерграундного искусства».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «У неё завязал­ся роман с писателем Майклом Румейкером, который со­здал удивительный портрет самой Йоко в романе «Бабочка», где рассказал историю их совместной жизни. Это портрет женщины-ребёнка, застенчивой, озорной, невинной и лёг­кой, словно бабочка, но которая очень быстро претерпела ряд метаморфоз, принимая всё более и более мрачные очер­тания, прежде чем обнажить несгибаемую сущность япон­ского солдата, «готового на любую хитрость, на любую жес­токость и даже на убийство». Йоко внезапно прервала эту связь, оставив Румейкера в раздумьях над своей бабочкой, которая оказалась железной».

Йоко рассталась с Майклом Румейкером, когда попала во власть чар Ла Монте Янга, человека, который оказал решающее влияние на всю её художественную карь­еру. Янг был невысоким мужчиной – он весил меньше пятидесяти килограммов, носил одежду из рубчатого вельвета и неизменные остроносые ботинки, наподобие тех, что бы­ли у эльфов. Казалось, он был создан для того, чтобы составить идеальную пару с Йоко, одевавшуюся в черный свитер, лыжные брюки и ботинки с серебряными пряжками. Этот человечек, похожий на гнома, стал воплощением американской гениальности больше, чем любой другой из современ­ных музыкантов, поскольку каждое из его произведений бы­ло насыщено неуёмной энергией, которая олицетворяет со­бой суть американской души. Янг и сам переполнялся этой энергией, которая вдохновляла его на неожиданные импровизационные джем-выступления с другими музыкантами. Задолго до того, как Джимми Хендрикс поджёг свою гита­ру, Ла Монте Янг сжигал на сцене скрипку, принимался пересчитывать горошины или выделывал ещё какой-нибудь фортель, заставляя публику смеяться – или хвататься за оружие.

По мнению поэтессы Дайен Вакоски, которая жила в то время с Янгом, отношения между её любовником и Йоко не были бескорыстными «Ему был нужен импресарио, а она нуждалась в гении». Йоко стала его импресарио и предло­жила свою мастерскую в качестве площадки, на которой Янг организовал в течение зимы 1960/61 года целую серию исторических авангардистских перформансов, в которых приня­ли участие Ла Монте Янг, Дэвид Тьюдор, Роберт Моррис, Джексон Мак Лоу, Уолтер Де Мария, Саймон Моррис, Кри­стиан Вулфф, Терри Райли и Дайен Вакоски. Йоко выпол­няла функции билетёрши, но одновременно находила воз­можность и самой принять участие в выступлениях. «Мы сидели на ящиках с апельсинами, – вспоминает Беата Гор­дон. – На стене висел большой лист бумаги. Йоко взяла ва­зу с желе и выплеснула содержимое на бумагу. Она швыр­нула туда же пару яиц, взяла баночку туши и принялась ри­совать пальцами. В конце концов, она достала спички и по­дожгла бумагу. Помню, как я осмотрелась вокруг и подума­ла: «Ну, всё, сейчас умру!» К счастью, Джон Кейдж посоветовал ей воспользоваться огнетушителем».

Вообще-то в тот период Йоко называла себя поэтессой, Вакоски находила это явным преувеличением: «Я обижалась на неё за то, что она называла «поэзией» ту чушь, которую сочиняла. Йоко была не художником, но карьеристкой. Она зарабатывала тем, что позировала, спала со всеми мужчина­ми подряд и абсолютно ничем не жертвовала во имя своего искусства, как это делали настоящие артисты-авангардис­ты». Ла Монте Янг относился к ней несколько терпимее, признавая, что Йоко «стремилась к успеху», что самое глав­ное для неё было «добиться признания», но при этом счи­тая, что её усилия были искренними.

Приключение с Ла Монте Янгом позволило Йоко занять определенное место на той сцене, которая вскоре стала называться концептуальным искусством. Эта связь не мешала ей заводить других любовников или часами болтать по телефону с Тоси, который к тому времени уже вернулся в Японию. Кстати, её последним любовником перед отъездом на родину тоже был японец. Художник Сусаку Аракава только что приехал в Нью-Йорк, при этом все его пожитки умеща­лись в нескольких бумажных пакетах, английского он почти не знал. Йоко поселила симпатичного молодого человека у себя в мастерской, и пока он готовил холсты для художни­ка Сэма Френсиса, пыталась найти для него поддержку в лице других уже добившихся известности художников, включая Яиои Кусаму».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «Потом она вернулась в Японию, чтобы поставить свои первые, как сейчас говорят, хэппенинги».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Весной 1962 года она сообщила Аракаве о своём отъезде в Японию. Тот очень рассердился, поскольку её отъезд ста­вил его в трудное положение. Позже он вспоминал о ней как об очень бедной девушке, подверженной частым депрессиям, и намекал, что она неоднократно пыталась покончить с собой. Годы спустя Йоко подтвердила, что в тот период «часто подумывала о самоубийстве – просто о том, чтобы сделать это». И в то же время Аракава заметил, что она бы­ла «очень твёрдым человеком. Она могла убить».

Однажды мартовским утром 1962 года к дверям мастерской, где жила Йоко, подошли два человека в темных кос­тюмах. Это были сотрудники «Бэнк оф Джапан», приехавшие, чтобы сопроводить её в аэропорт Кеннеди, откуда они получили указание не уезжать до тех пор, пока не уви­дят своими глазами, как молодая женщина сядет в самолёт, вылетающий в Токио.

Её отъезд был организован родителями Йоко под предлогом помолвки её брата. На самом деле семейство Оно твёр­до решило восстановить брак Йоко. До них дошли слу­хи о недостойном поведении дочери в Нью-Йорке, и они испугались, что их доброе имя может быть запятнано. По прибытии в Токио её поселили в квартире, принадлежавшей семье Оно, в которой уже жил Тоси, готовый всё забыть.

Поначалу казалось, что официальное примирение принесло свои плоды. Тоси рассказал Йоко о перформансах авангардистов, проводимых в Соджетсу-холле, небольшом элегантном зале, ставшем главной японской сценой для экспериментальных искусств. Не теряя ни секунды, она принялась за постановку в этом зале спектакля под названием «Труды Йоко Оно», проведение которого было запланирова­но на 24 мая.

За основу этого шоу была взята программа представления «Грейпфрут в мире Парка», которое Йоко давала в ноябре прошлого года в Карнеги-холле. Для постановки спектакля требовалось большое число актёров, чьи поиски были поручены Тоси, в то время как Йоко занялась рекламой перформанса. Она убедила руководство одного из местных телека­налов заснять все пять с половиной часов эксцен­трического действа и бездействия. Несмотря на усилия, оценка критиков была резко отрицательной, да и какой ещё она могла быть, когда одно из отделений заключалось, на­пример, в том, что Йоко выходила на сцену, долго непо­движно сидела перед роялем, затем в течение пяти минут молотила по клавишам, выкуривала до фильтра сигарету и покидала сцену?!».

Роберт Шонфилд (автор книги «Сердцевина яблока»): «Один критик-искусствовед, присутствовавший на первом «ночном событии», написал, что «она обольстила весь мир японского искусства, и все приняли участие в этом шоу, как толпа дураков, поддавшихся на провокации пчелиных маток». Йоко тогда очень болезненно воспринимала даже маленькую критику в свой адрес. На этот раз она пыталась покончить с собой и попала в клинику для душевнобольных».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Негативные отзывы критиков дошли до Йоко как раз в тот момент, когда она была на грани очередной депрессии. Семья дала ей понять, что она плохая жена и даже пропа­щая женщина, а теперь ещё и коллеги говорят ей, что она дискредитирует своим поведением тот самый авангард, час­тью которого себя считала. Куда бы она ни отправилась, всюду у неё возникало ощущение, что к ней относятся как к парии. И тогда Йоко замкнулась в себе. Она стала в оди­ночестве ходить в театры и кино, в одиночестве гулять по улицам. Она была настолько подавлена, что вновь начала подумывать о самоубийстве».

Йоко Оно: «В то время я жила вместе с господином «И» на одиннадцатом этаже жилого дома. В полночь я просыпалась и точно в бреду подползала к окну. Я пыта­лась выпрыгнуть из окна. Всякий раз господин «И» оттаскивал ме­ня, но так продолжалось почти каждую ночь. Через какое-то время он посоветовал мне обратиться к врачу. Я тоже пришла к такому выводу. Я очень эмоциональная женщина. Я стараюсь поступать логично, но не могу получить удовле­творение, если это идёт вразрез с моими чувствами. Какая-то часть моего разума очень сильна, а другая – слишком слаба. Я довела себя до крайности, принимала лекарст­ва, но всё равно хотела умереть. Неожиданно я обнаружила, что нахожусь в психиатрической лечебнице».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Тоси и семья Оно решили положить Йоко в больницу. Несколько недель она провела в палате, где её пичкали сильными транквилизато­рами. Тоси ежедневно навещал её, пытаясь смягчить отчая­ние жены. Именно с этой целью он как-то привёл с собой молодого человека по имени Тони Кокс, который приехал из Нью-Йорка, где был вхож в окружение Ла Монте Янга. Йоко отказалась принять американца, она никого не хотела видеть. Она даже не захотела оставить у себя в палате цветы».

Тони Кокс: «Идея отправиться в Японию на поиски Йоко Оно пришла мне в голову после того, как Ла Монте Янг рассказал о молодой и красивой японской артистке, которая не так давно внезапно исчезла».

Йоко Оно: «В конце концов ему удалось добиться симпатии одной из медсес­тёр, которая стала упрашивать меня познакомиться с ним. И я уступила, поскольку была слишком слаба, чтобы сопро­тивляться. У моего врача Тони узнал о симптомах моего за­болевания и о том, чем меня лечили. Он был знаком с ме­дициной и посоветовал мне снизить дозы транквилизаторов. Ещё он сказал мне, что мои нью-йоркские работы произве­ли на него большое впечатление и что он продал всё, что имел, чтобы купить билет на корабль и отправиться разыс­кивать меня в Японию. Наконец-то у меня появился по­клонник!

Я очень скучала по Нью-Йор­ку. Мы часто встре­чались с Тони в кондитерской на Синдзуку (токийский Таймс-сквер) и подолгу разговаривали. Он тоже был очень одинок. В Токио у него не было знакомых. Весь наш разго­вор вертелся вокруг Нью-Йорка. Мы чуть не плакали от одиночества и меланхолии».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «В это время директор Соджетсу-холла объявил о том, что пригласил Джона Кейджа и Дэвида Тьюдора выступить в Токио и совершить турне по Японии. Это означало, что Тоси будет выступать с ними в качестве вспомогательного артиста, а Йоко сможет быть переводчиком и сопровождающим труппы. Йоко и То­си рассказали о предстоящем турне Тони и пригласили его составить им компанию. А Йоко, воспользовавшись ситуацией, объявила, что на этом её брак с Тоси можно считать расторгнутым.

Для выступления в Соджетсу-холле, которое состоялось в октябре, Кейдж и Тьюдор пригласили много японских музыкантов, а также Йоко, которая висела над сценой, сидя на стуле, подвешенном на театральных колосниках, а затем ложилась на рояль, откинув голову таким образом, что её длинные черные волосы спускались до самого пола. В промежутках между концертами американцы совершали турис­тические поездки в обществе Пегги Гуггенхайм, которая на­пишет в своих мемуарах: «Я разрешила Тони переночевать в спальне, которую делила с Йоко. В результате получился очаровательный ребёнок, наполовину американец, наполо­вину японец».

После турне Йоко поселилась в гостинице вместе с То­ни, который настаивал на том, чтобы они как можно скорее поженились. Но такого скандала семейство допустить не могло. И в очередной раз сопротивление родителей подтолкнуло Йоко поступить против их воли. 28 ноября 1962 года, ещё не разведясь с Тоси Ичиянаги, она сочеталась браком с Тони Коксом. Церемония состоялась в американском посольстве в Токио.

Через некоторое время адвокат нашёл способ узаконить этот незаконный акт. 1 марта 1963 года Йоко развелась с То­ни, а следом за ним – с Тоси, который через три дня сно­ва женился – на Сумико Ватанабе. Затем, 6 июня Йоко по­вторно вышла замуж за Тони. К этому времени они уже переехали из города в небольшой коттедж, построенный в английском стиле и расположенный на берегу озера, где Йоко могла наслаждаться покоем и одиночеством. Благода­ря связям родителей Йоко, Тони устроился в школу препо­давателем английского языка.

Йоко в очередной раз решила сделать аборт. Её подруга, писательница-феминистка и скульпторша Кейт Миллетт, вышедшая замуж за японского скульптора, вспоминает, что Йоко часами могла говорить об этом аборте. Однако и вра­чи, и Тони посоветовали ей оставить ребёнка».

Йоко Оно: «Они напуга­ли меня сказав, что ещё один аборт может быть очень опасным. И тогда я решила родить Киоко. А ещё я подумала, что, может быть, почувст­вую себя лучше, когда у меня будет ребёнок, поскольку у нас считалось, что все женщины обожают рожать детей».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Йоко мечтала вернуться в Нью-Йорк. Теперь, получив благодаря заму­жеству американское гражданство, она могла вернуться в Соединённые Штаты.

Перед отъездом она орга­низовала с Тони и Джеффом Перкинсом, молодым сотруд­ником медицинского корпуса военно-воздушных сил, свой последний спектакль в Соджетсу, который назвала “Прощальный перформанс Йоко Оно”».

Джефф Перкинс: «Мы с Тони играли сцену, в которой были привязаны друг к другу спина к спине, а к нам на ниточках были прицеплены консервные банки и бутылки из-под молока. В полной темноте мы передвигались от одного конца сцены в другой, стараясь как можно меньше шуметь. В это время Йоко объ­явила, что выпустила в зал двух змей, и добавила, что каждый зритель имеет право зажечь только одну спичку, чтобы обнаружить рептилий».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Йоко покинула Японию 23 сентября 1964 года. Свой отъезд она объяснила тем, что якобы возвращается в Нью-Йорк, чтобы завершить образование. Тони остался на родине жены с дочерью Киоко. Он приехал к ней с дочерью в начале 1965 года.

Летом 1966 года, Марио Амая – выходец из Бруклина, переселившийся в Лондон и основавший там новую газету «Искусство и артисты», пригласил Йоко, чьи работы были ему незнакомы, принять участие в выставке, которую он решил организовать в Лондоне под названием “Симпозиум по саморазрушающему искусст­ву”».

Род Дэвис (участник группы «Кворримен»): «Я слышал одну историю про Йоко, ещё до её знакомства с Джоном. Дело было в Ливерпуле. Она увлекалась авангардом, автодеструктивным искусством. Брала здоровый лист целлофана, мазюкала на нём разбавленной кислотой, потом вылезала на сцену вся в бинтах с ног до головы. Так вот, в конце её номера кто-то из зала крикнул: «Вас просят к телефону!» Вот вам реакция Ливерпуля на авангард (смеётся)».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «В Лондоне исследуя лондонскую театральную сцену, Коксы довольно быстро обнаружили Мэйсонз Ярд – бывший манеж, рас­положенный в Сент-Джеймс, который к этому времени считался святая святых андеграунда и новой контркультуры».

Тони Кокс, фото Грэхэма Кина.

Джон: Когда Йоко приехала…

Йоко Оно: То получила сокрушительный удар.

Джон: Да, Йоко приехала в Лондон – или была приглашена в Лондон какой-то группой художников или на какой-то симпозиум под названием «Разрушение в искусстве», где… У них в Лондоне затевалось что-то грандиозное. И она выставилась в этой галерее – как её там?

Йоко Оно: Галерея «Индика».

Джон: «Галерея «Индика». Марианна Фейтфул…

Йоко: Джона Данбара.

Бэрри Майлз: «Теперь я признаю, что Йоко отлича­ла типичная для жителей Нью-Йорка бешеная энергия. У неё была мёртвая хватка, и от неё было невозможно отвя­заться».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «В противоположность Майлзу,

Джон Данбар: «Если бы я захотел погубить Джона Леннона, то не смог бы придумать ничего лучше, чем познакомить его с Йоко Оно».

Джон: «До нашей встречи она слышала только о Ринго, и то потому, что это слово, кажется, означает по-японски “яблоко”».

Альберт Голдман (автор книги «Жизни Джона Леннона»): «Вполне логично — об этом, кстати, вспоминает

Бэрри Майлз: «Объектом её первой попытки сближения был избран Пол Маккартни. Под предлогом, что она-де хочет сделать подарок своему «духовному отцу» Джону Кейджу, решила познакомиться с видней­шим завсегдатаем «Индики» – Полом Маккарт­ни».

Пол: «Между прочим, немногие знают, но первым с Йоко Оно познакомился я: она как раз приехала в Лондон и очень интересовалась модернизмом, а кто-то из моих знакомых сказал ей, что знает одного сумасшедшего авангардиста, и привёл её ко мне.

Это был благотворительный вечер – довольно авангардное мероприятие, имевшее отношение к Джону Кейджу. В то время я начал баловаться со звукозаписью: включал магнитофон и валял дурака на пианино, затем накладывал партию гитары, а в самом конце находил ритм и выбивал его на кастрюлях. Я прогонял всю эту чертовщину в обратную сторону, с разными скоростями и рассылал готовые записи знакомым, так, ради смеха. Я совсем одурел от этих упражнений и, чтобы развлечься, стал пугать Джона, что выпущу сольный альбом под названием «Пол Маккартни переборщил». Джон поначалу посмеивался, но потом ему надоел этот цирк, и он позвонил мне в пять часов утра, предложив на выбор: «Либо ты выпускаешь свой хренов альбом и оставляешь меня в покое, либо я тебя убью!» По-моему, он не шутил, потому что перед этим я позвонил ему в четыре часа утра. А вообще, мы часто с ним развлекались подобным образом.

В общем, Йоко хотела получить мои стихи. На самом деле я не хотел дарить ей мои стихи – то ли из чувства эгоизма, то ли по другой причине, но не хотел. Поэто­му я сказал: «У меня есть друг и соавтор Джон, вот он может помочь». Я навёл её на Джона».

Джон: Я изредка захаживал в «Индику». Например, я побывал на выставке Такиса, который мастерил фонари и продавал их за огромные деньги. Так, всякая фигня. Но мне прислали проспект или позвонили, не помню уже, насчёт японки из Нью-Йорка, которая собиралась исполнить «представление», сидя в мешке. Я подумал, хм, ясное дело, секс.

Йоко Оно: Он рассчитывал на что-то эротическое.

Джон: Короче, я отправился туда.

Йоко Оно: Владелец галереи «Индика», где у меня была выставка, пригласил Джона прийти, потому что одна художница собиралась устроить настоящий хеппенинг.

Джон: Я приехал, и это выглядело довольно забавно, потому что меня привёз шофёр в автомобиле марки «СС Купер-мини» с затемнёнными стёклами. Росту в шофёре было чуть не два с половиной метра ростом, и вот, представьте себе, подкатывает «Мини», вылазит здоровенный детина, открывает дверцу, и выхожу я. И это накануне открытия, и…

Йоко Оно: А я была на цокольном этаже.

Джон: Она была на цокольном этаже. Я не… я думал, там никого не будет. Итак, я вхожу…

Йоко: Я готовила выставку к открытию.

Джон: У меня были три тяжёлых ночи, я был небрит и бледен от недосыпания. В то время я принимал наркотики и был под кайфом. И в тот раз тоже был под кайфом. Когда я вошёл, в галерее никого не было. На выставке – никого, ни в мешке, ни без мешка. Потом выяснилось, что выставка открывалась только завтра.

На стенде экспонаты: несколько гвоздей, обыкновенное яблоко, какие-то непонятные окрашенные предметы, на них приколоты записочки. На экспонатах цены. Пришёл Джон Данбар. Он был вне себя: миллионер приехал что-то купить! Носился туда-сюда как сумасшедший. Водит меня, показывает. Я огляделся. В пластиковой коробке лежала пара гвоздей. Я смотрю, что? Что такое? Ну, знаете, сто фунтов стерлингов за кулёк с гвоздями? Это что, серьёзно? Я обернулся и увидел на подставке яблоко с подписью: «Яблоко». Я подумал: «Забавная шутка, нечего сказать. Видимо, это такой юмор».

Из интервью Леннона Питеру Маккейбу и Роберту Шонфелду:

Маккейб и Шонфелд: Давайте поговорим о Вас и Джоне? Вас познакомил человек по имени Джек Донбар, не правда ли?

Джон: Да, и поэтому я всегда о нём думаю хорошо.

Йоко Оно: Он не представлял нас друг другу. Не было такого: «Йоко, познакомься, это – Джон Леннон». Ничего подобного. Я даже не знала, что это Джон.

Джон: Двести фунтов за свежее яблоко? Я сказал… я счёл это… решил, что это надувательство. Что за фигня в самом деле! Спускаюсь вниз, а там несколько этих… должно быть, ассистенты, но я подумал, что это посетители разлеглись на полу. Как бы то ни было, Данбар пытался навести порядок, хоть какой-то порядок, потому что он решил, что Битл-миллионер пришёл что-нибудь купить. И он знакомит меня с этой странной японкой. А в мешках ничего не происходит, но я-то жду оргию. В мешке. Ведь что-то должно произойти в мешке, что-то психоделическое. Но всё спокойно. И он представляет меня ей. И я спрашиваю: «Ну, так где же хеппенинг?» Она протягивает мне маленькую открытку. На ней написано «Дыши».

Йоко Оно: Когда он вошёл, я держала карточку со словом «Дыши» и сказала ему: «Вот в этом и состоит сегодняшний хеппенинг». Он посмотрел на карточку и шумно вдохнул воздух, а я сказала: «Да».

Джон: Я спросил (тяжело дышит): «Так, что ли?» Она говорит: «Да, именно так». Тогда я ищу, что бы такое сделать и вижу штуку под названием «Забей гвоздь» – доска с молотком на цепочке и внизу куча гвоздей. Я спросил: «А можно забить гвоздь?» Она говорит: «Нет».

Йоко Оно: Там был один экспонат с лежащим рядом молотком, и нужно было вбить в него гвоздь. Но он был ещё нетронутым всё это время. А он спросил, можно ли ему вбить гвоздь? Это символично, не правда ли?

Джон: Но Йоко ответила, что выставка открывается только на следующий день. Тогда владелец «Индики» Данбар попросил её: «Может ты разрешишь ему забить этот гвоздь?» – как бы подразумевая: «Он же миллионер! Посовещавшись с Данбаром, она согласилась: «Ладно, можешь забить гвоздь за пять шиллингов». И вот я, хитрожопый такой, говорю: «Ты… я дам тебе воображаемые пять шиллингов и забью воображаемый гвоздь. Хорошо?» Вот тогда-то мы и нашли друг друга. Да-да-да-да. Я ничего подобного не подозревал раньше, я же был из Ливерпуля и ни о чём таком раньше и не слышал, кроме Ван Гога.

Йоко Оно: Всё произошло где-то на уровне инстинкта. Мой Бог! – Подумала я, – он играет в те же игры, что и я!». А потом решила, что это было очень символично – сказать ему «да». Не в узком смысле, конечно. Странно, правда? Это оказалось целое путешествие друг к другу, даже для таких циников, как оба мы. Что же, циники, обычно, очень наивные люди, изнутри. Так и мы очень наивно пришли один к другому.

Почти все попадавшиеся мне тогда в Лондоне англичане были какие-то …женственные, что ли? Я даже забеспокоилась – они что же? Все такие? И тут вдруг я повст­речала этого парня, который был дейст­вительно похож на парня. Он всё пони­мал буквально с полуслова, что приятно меня удивило. Понимал не только умом, но и сердцем. Подобное в моей жизни бывало крайне редко. Тогда я жила со своим вторым мужем, Тони, но в тот момент сразу же подумала: вот человек, с которым я бы не прочь завести роман. Всё было так славно и приятно, он показался таким восприимчивым, таким выдумщиком. Я потом долго помнила каждую деталь нашего разговора, хотя и не поняла тогда, что это Джон Леннон. Конечно, я знала про «Битлз», но до этого я слышала об Элвисе, вся эта публика меня не интересовала.

Потом он увидел яблоко на подставке, схватил и куснул. Я подумала: «Да как ты смеешь? Это же произведение искусства!» А он просто усмехнулся и положил яблоко обратно на подставку.

Джон: Я не совсем понимал, к чему всё это.

Йоко Оно: Это было перед открытием, я не хотела, чтоб экспонаты трогали.

Джон: Одно я понял сразу: это чистой воды надувательство. Йоко называла себя концептуальной художницей (прим. – concept artist, что созвучно «con artist» – «жулик»). Я как-то сразу определил это для себя, и мне стало гораздо интереснее смотреть на всё это.

Йоко Оно: И вот когда я его встретила, то даже испугалась, так как почувствовала, что он гениален, как и я, если даже не больше. Он Гениален. И он может всё, что могу я. Я была поражена. Это произошло при первой же нашей встрече, словно сама Судьба вошла в выставочный зал.

Лес Энтони (водитель Джона): «Йоко бросила на Джо­на один-единственный взгляд и тут же прилипла к нему, точно пиявка. Она повисла у него на руке, пока он рассматривал вы­ставку, и не переставая всё время о чём-то рассказывала своим пронзительным голоском».

Йоко Оно: И он увидел ещё одну картину, которая висела под потолком.

Джон: Я увидел её. У этого объекта мне пришлось поломать голову и подвергнуться своеобразному экзамену – я «за» или «против» её творчества. Я увидел стремянку, которая вела к подвешенной на потолке картине. То есть там висел кусок черного полотна, а рядом цепочка с лупой. Это меня заинтриговало. Я поднялся по лестнице, чувствуя себя идиотом, посмот­рел в лупу и увидел совсем крохотное слово «да». Итак, всё это было позитивно, и я почувствовал облегчение. Я был под большим впечатлением. В те годы авангардом считалось, когда человек разбивал в дребезги пианино или скульптуру, в общем, всё было анти-анти-анти. Скучное отрицание. А тут я увидел «да» и решил остаться на выставке среди гвоздей и яблок.

Йоко Оно: Да, и ты взобрался по лестнице, взял увеличительное стекло, посмотрел в него и в уголке увидел написанное маленькими буквами слово «да». И это было бы, словно я сказала ему: «Да».

Джон: Большинство художников всегда говорят «нет» или «хи-хи-хи», или «е**** вас всех!». Почти любое искусство, особенно авангард, в этом вот «е**** вас всех!» и заключается. Она одна сказала «да». Поэтому я остался на выставке и осмотрел её всю. И он [Данбар] отводит её в угол и говорит: «Это же миллионер. Знаешь, кто он?» Она не знала, кто я такой.

Йоко Оно: На самом деле он ничего не объяснил. Он просто пытался… как бы намекнуть. Так, глазами, намёками.

Джон: Я всегда мечтал встретить женщину, связанную с искусством, в которую смог бы влюбиться. Ещё в художественной школе. И когда мы познакомились и стали разговаривать о том о сём, я понял, что она не только знает всё про то, что знаю я, но и намного больше. И ко всему этому – она была женщиной. Я совсем обалдел. Как будто нашёл золотую гору. С ней можно было обращаться, как с любым корешем по Ливерпулю, при этом любить друг друга в постели и чувствовать помощь, когда на душе паршиво. Просто, как мать могла помочь, право. Кроме чисто мужских-женских отношений, можно буквально было поменяться ролями. А когда всё это осенено интеллектом, взаимопониманием – это как выиграть призовую гонку. Поэтому на вопросы об этапах моей жизни я отвечаю просто: «Родился, жил, встретил Йоко». Потому что это так и есть.

Когда я пришёл на выставку Йоко, то даже подумал: «Ёб**тое искусство, дерьмо собачье». Но там оказалось столько всего неожиданно интересного и забавного, что у меня просто глаза открылись.

Йоко: У многих из мира искусства просто-напросто нет чувства юмора.

Джон: А в её работах было море юмора, понимаете? Это было здорово. Я искренне хохотал кое над чем. Вот тогда я снова заинтересовался искусством, через её работы.

Йоко: У меня уличное искусство. Но если говорить о мужчинах: все, кого я встречала, были более претенциозны, чем я, ханжи, со взглядами уже, чем у меня – да просто не Творцы. А я – талантлива. Я вижу композицию, цвет. Я могу заниматься многими видами искусства равнозначно. А практически все, кого я знаю, зациклены на чём-то одном.

Джон: Ухватятся за одну идею и мусолят её всю жизнь, и делаются на этом знамениты.

Йоко: Охрененно консервативны. У них нет чувства юмора, и они думают, что у женщин его тоже быть не может. Поэтому я относилась с презрением к мужчинам, которых встречала до этого. Даже думала: «Наверное, со мной что-то не в порядке», – потому что они ненавидели меня за такое отношение к ним.

Лес Энтони (водитель Джона): «В кон­це концов Джон сбежал с выставки. Она даже увязалась за ним на улицу и тащилась до самого Сент-Джеймс, а когда он сказал, что ему надо ехать в студию, умо­ляла взять её с собой. «Извини, – ответил Джон и захлопнул дверцу машины перед её носом. – Мы очень заняты, работа ждёт!» Что правда то правда: избавиться от Йоко было ой как нелегко!»

Джон: «Моя старая банда. Всё кончено. Когда я встретил Йоко, это было так, как встречаешь свою первую женщину, после чего оставляешь парней в баре и больше не играешь с ними в футбол, не играешь в снукер или бильярд. Может быть, некоторым парням нравится делать это каждую пятницу вечером или что-то в этом роде, и продолжать отношения с мальчиками, но как только я встретил эту женщину, парни вообще перестали меня интересовать, просто оставшись старыми друзьями. Знаете: «Привет, как дела? Как твоя жена?» Что-то в этом роде. Как в той песне: «Эти свадебные колокольчики разбили мою старую банду». Ну, это не происходило со мной до тех пор, пока я не встретил Йоко, которой было двадцать шесть лет. Мы встретились в тысяча девятьсот шестьдесят шестом, но полного воздействия друг на друга тогда ещё не произошло, ведь мы не поженились до 68-го, не так ли? Всё это незаметно превратилось в какой-то чёртов фильм!

Но, как бы то ни было, это было так. Моя старая банда распалась в тот момент, когда я встретил её. В то время я этого ещё не осознавал, но это то, что происходило. Как только я встретил её, мальчикам пришёл конец, но так получилось, что мальчики были хорошо известны, они не были просто местными парнями в баре».

Пол: «Джон влюбился до потери памяти и вначале дико ревновал Йоко ко мне – она же была моей знакомой».

beatlesbible.com: «Позже Леннон говорил, что они встретились 9 ноября 1966 года, но эта дата уже после открытия выставки, поэтому наиболее вероятная дата – 7 ноября».

Фото Грэхэма Кина.