19 ноября 1960 г.
Бэрри Майлз: «Выступление групп «Битлз» и «Рори Сторм и Ураганы» в клубе «Кайзеркеллер»».
(условная дата)
Полина Сатклифф: «В следующую [после 12 ноября] субботу [от Стю] пришло еще одно письмо. Оно было адресовано мне и Джойс, и в нем было несколько фотоснимков, которая сделала девушка. «Мне казалось, что ей будет трудно сделать хорошие снимки, поскольку погода была, прямо скажем, неважная. Шел дождь, верите или нет, но я выглядел неважно со своими прыщами и спутанными волосами. Но я доволен результатом и даже парни сказали: «Вылитый Дин». Фото просто превосходно и своей текстурой напоминает живопись.
В следующий понедельник я приглашен на обед в китайский ресторан. Завтра один парень (Клаус Вурман, студент школы искусств) собирается поехать в Берлин к своим родителям, так что я не увижу его несколько дней. Мне нравятся эти ребята, вся их приятная кампания и я доволен тем, что я их «встретил».
Я тут приобрел немного материала для новой спортивной куртки, типа той замшевой куртки Джона, в которой я красуюсь на фотографиях – мне нужно будет ее почистить и это будет еще та работенка. Я сейчас подумал, что моя мамуля все еще считает, что я ношу бороду. Как вы можете увидеть на фотографиях, это уже не так. Я ее сбрил уже несколько недель назад».
Джордж: «В конце концов, Астрид и Стюарт увлеклись друг другом; Астрид была по-настоящему талантливой, как и Стюарт, – это видно по их картинам».
Алан Уильямс: «И они стали любовниками».
Астрид: «Это было очень тяжело для всех нас. Клаус [Вурман] очень любил Стюарта, и Стюарт ощущал боль от того, что наша влюбленность приносит боль Клаусу».
Синтия: «Я радовалась их успеху, но при этом отчаянно надеялась, что Джон устоит перед соблазном и не польстится на других девушек. Сомнения начали закрадываться ко мне в душу, когда он стал упоминать в своих письмах некую Астрид Киршерр, начинающего фотографа.
Джон много писал об Астрид и Клаусе, особенно, о её манере одеваться, её авангардистском образе жизни и её замечательных фотографических работах. Как я поняла, у Астрид просто «солнце сияло из задницы», и вы, конечно, понимаете, что в то время я не могла быть её поклонницей №1. Если Астрид действительно такая «потрясающая», думала я, то очень скоро я получу письмо, начинающееся словами «Дорогая Синтия» (прим. – т.е. письмо о сообщением о намерении порвать отношения. Официальные письма в Англии принято начинать словам «Дорогой (ая)», «Ууважаемый (ая)).
Воображение моё разыгралось. Но вскоре я узнала правду. Астрид пылко влюбилась, да, только не в Джона, а в Стюарта. Сначала ее пленил его «Джеймсдиновский» образ. Несмотря на небольшой рост, в нём была кака-то пленительная загадочность и сходство с Джеймсом Дином – не столько во внешности, сколько в характерных позах и манерах. Как и мы с Джоном, он был близорук, но, в отличие от нас, не был настолько тщеславным, чтобы стараться не показываться в них. Наоборот, он носил очень тёмные линзы в чёрной оправе, что придавало ему очень таинственный вид, хорошо подходящий для члена рок-группы.
Тем временем я стала частым посетителем Вулвортского универмага, откуда уходила, оставив там маленькое состояние. Дело всё в том, что у нас с Джоном не было своих фотографий. Каждую неделю я одевала на себя самые соблазнительные шмотки, и втискивалась в крохотную фото-кабинку, стараясь выглядеть любящей, тоскующей и соблазнительной. Озорные ребята отдёргивали занавеску и вопили: «Эй, девушка, посмотри на мой роскошный ***!» или «Девушка, у вас трусы сползли!», и т.п. В таких условиях, сами понимаете, снимки никогда не получались так, как я хотела. Я приходила в ужас.
Когда после проявления они выскакивали из автомата, то кислая улыбка и выражение еле сдерживаемой ярости были бесконечно далеки от того, на что я надеялась.
Тем временем Джон делал то же самое в Гамбурге, только в отличие от «озорных мальчишек», его фотографии бесконечно смешили меня. Получая очередное письмо, я надеялась, что в него вложен снимок, который не стыдно будет показать другим. Но, увы! С фотографий на меня глядели горбуны с безумной ухмылкой, в нелепых и гротескных позах, одна хуже и страшнее другой. Ни на один снимок я не могла смотреть с любовным восхищением, без приступов неудержимого смеха. Даже объектив фотоаппарата был для Джона публикой, которую надо было непрерывно шокировать. Судя по настроению его писем, Джон менялся. Его злой, едкйй юмор всё ещё присутствовал, но разрушительная агрессивность явно шла на убыль. Ему некогда было заострять внимание на своих бедах, он жил сиюминутными интересами. Всю свою энергию он тратил на создание звука, которому вскоре предстояло перевернуть мир музыки вверх тормашками».
Джон Леннон.