16 декабря 1968 г.
Бэрри Майлз (автор книги “Дневник Зэппл”): «16 декабря 1968 года в пресс-службу “Эппл” приняли Мэвис Смит – жену музыкального обозревателя “Нью Мюзикл Экспресс” Алана Смита».
Ирма Куртц (журнал “НОВА”, январь 1969 г.): «Спросите любого в сельской местности, абсолютно любого, где живёт Джон Леннон, и он укажет вам путь к богатому, престижному посёлку. Однако оказавшись среди домов богачей и представителей высшего класса, проезжая мимо их великолепных особняков, найти дорогу становится всё более сложно. “Конечно, нет”, – ответил нам джентльмен с парой собак породы бассет на мой вопрос, знает ли он, какой дом принадлежит Леннону. Как и следовало ожидать, в конце концов юный разносчик молока проезжая по своему маршруту указал на самый грандиозный дом, сказав, что он принадлежит Леннону.
Расположенное на холме убежище Леннона защищено всего лишь вывеской, который можно было бы назвать знаком: “Играющие дети”.
Фотограф журнала “Лук”, также оказавшаяся здесь через пару дней после нашей встречи у стоматолога, была не сказать, что счастлива увидеть меня, как и я её. Очевидно, это был ещё один день опрыскивания блох (прим. – отсылка к ранее сказанной фразе, что “Джон и Йоко таскают за собой журналистов как щенки, которые носят на себе блох”). Пока она “прощупывала” Джона, упорно и профессионально, о его самочувствии, Йоко стояла в тёмной прихожей с двумя чёрными широкополыми шляпами в руках. Она улыбнулась и протянула мне эти головные уборы.
– Не знаю, которая моя, а которая его, – произнесла она. Потом она завернулась в черный плащ и поспешила присоединиться к Джону под объективы.
Дом раскинулся над большим участком земли. Нагромождение хламья, некоторое из которого дорогое, и в основном, причудливого вкуса, делает комнаты похожими на палатки модного базара. На полу несколько ковров и немного мебели, но её мало, возможно потому, что Джон хочет продать этот дом, и найти другой, подальше от Лондона. Или, возможно от того, что его бывшая жена оспорила свою долю имущества.
Большая, пустая центральная комната называется “Галерея”, и в ней хранится большинство работ Йоко, которая утверждает, что она концептуальный художник, творец идеи, и некоторые из её письменных работ носят очарование сексапильной японки. Однако обувь и чайник, аккуратно разрезанные пополам, лупа, свисающая с потолка, знаменитое яблоко на постаменте из оргстекла вызывают чувство не более серьёзное, чем смех. Тем не менее, поскольку, как я полагаю, Йоко искренна в своём творчестве, я попыталась смотреть на всё это беспристрастно, признавая её остроумие, её наивность, и в то же время чувствовала какое-то сожаление из-за этой простоты.
– Полагаю, что восемьдесят процентов нашей жизни основано на нашем разуме, а не на теле, – произнесла она с убеждённостью, что проценты придают значимость сказанному. – Поэтому область воображение имеет более важное значение. К тому времени, когда человеку исполняется восемнадцать лет, его тело мужает, а разум останется прежним. Он остаётся разумом, потому что это всё, что есть.
То, что Йоко делает и говорит, уже было когда-то сделано и сказано разными авангардистами, начиная с дадаистов (прим. – дадаизм – модернистское течение в литературе, изобразительном искусстве, театре и кино), и крепко засело в духе Нью-Йорка в конце прошлого десятилетия.
“Эта сфера станет точкой, когда в вашем воображении окажется в дальнем угле комнаты”, – написано под шаром, стоящем на ещё одном постаменте. Если эта фраза заставит зрителя сильно задуматься, то это позволит Йоко прийти к выводу, что его разум правильный.
Если Йоко имеет “Галерею”, то этот человек из Ланкашира претендует быть сердцем дома: тёплая кухня и крошечная, уютная пристройка за ней с застеклённой стеной и великолепным видом. Получив разрешение обеспокоенного секретаря, который очень хотел увидеть мою спину, я намазала немного кунжутной пасты на хлеб из непросеянной муки, и поиграла с восемью замечательными кошками Джона, гревшихся у плиты между своими беременностями, и в отличие от своих хозяев, плотоядными.
С неохотой, фотограф журнала “Лук” отложила свою аппаратуру, поскольку смеркалось для неё слишком быстро. Йоко, Джон и маленький мальчик Джона – Джулиан, который в этот день пришёл в гости, составили мне компанию в застеклённой комнате. Настроение было безмятежным и домашним. Это было настроение, которое Джон с Йоко создали естественным образом, и очевидно, что это было то, что им больше всего нравилось в этом мире.
– Мы с нетерпением ждём выхода на пенсию, – признался Джон, вытягивая свои ноги в теннисных туфлях ближе к огню. – Закончив всё, что мы хотим сделать, мы, возможно, просто поселимся на какой-нибудь ферме. Не знаю, станем ли мы настоящими фермерами, – добавил этот практик с севера.
– Я всё ещё помешана на работе. Не могу не работать, – сказала Йоко. – Это прекрасно, но…, – продолжила она, сопроводив речь таким порывистым движением, которое трудно сделать плавно, – …но если я её закончу, то будет хорошо. Всё это так хлопотно. Тогда мы просто будем вместе, – сказала романтик с востока.
Потом Йоко, с легкой походкой и нервной энергией, начала высказывать беспокойство по поводу каких-то яиц, которые водитель уже должен был привезти из города. В это время Джон бегло просматривал ежедневные газеты, а Джулиан делал вид, что курит палочку для благовония.
– Волшебство, – сказал Джулиан, глядя на сумеречное, тёмно-синее небо. – Это белая магия? – спросил он свою маленькую подружку, которая зашла в гости, чтобы покататься с ним на велосипедах. – Или чёрная?
Джулиан выглядит болезненным, но производит впечатление очень умного ребенка. Он двигается, как его отец, запихнув в карманы свои кулачки и слегка косолапой походкой.
Когда Джон поднялся, чтобы посадить Джулиана в автомобиль, который должен был отвезти его в Лондон, Йоко бросила на меня нервный, неуверенный взгляд.
– О, нет, Джон, – произнесла она, выходя вслед за ним. – Я не собираюсь оставаться одна.
Это ещё раз укрепило сложившееся у меня впечатление, что когда Джон покидает комнату, то от Йоко остаётся только её половина. Она становится рассеянной, её речь становится ещё более туманной, потому что мысленно она следует за ним к автомобилю, к телефону, сквозь лабиринт комнат. Когда они вместе, то между ними постоянный контакт в своеобразной витиеватой манере, при этом она часто притрагивается к Джону, как будто желая ещё раз удостовериться, что он здесь, несмотря на то что он в поле её зрения.
Вернувшись в Японию после того, как её первый брак распался, она ошеломила своих соотечественников своим неклассическим подходом к искусству.
– Японское искусство ужасно. Там постоянно мусолят тему научной фантастики, а я занимаюсь разумом. В Японии ко мне относятся как к представителю “хеппенинга”, но они считают, что мои “хеппенинги” слишком женственны. Как ты считаешь, Джон, мои произведения женственны?
Она слегка подтолкнула его, и он оторвался от газеты.
– Нет, – ответил он. – Конечно же, нет.
Она выпрямила спину.
– Это потому, что мои работы более интересны в остальном мире, – сказала она.
Пережив нервный срыв, Йоко вернулась в Нью-Йорк. Её второй муж – Энтони Кокс – американский художник, стал отцом их единственного ребенка, девочки по имени Киоко.
– Они сейчас на Виргинских островах. Мы разводимся.
Когда, наконец, прибыли яйца, Йоко с мастерством шеф-повара нарезала лук-порей и бросила его в горячее масло.
– Я чувствую, что становлюсь моложе. Даже физически. Отчасти, это благодаря диете, понимаете, мы то, что едим, – произнесла она с уверенностью, которая удивила бы какого-нибудь биолога. – А также потому, что я встретилась с Джоном. Этот год был трудным.
Она сделала паузу, держа яйцо в правой руке.
– Нас арестовали, – продолжила она, и я снова ощутила то страдание, с которым Джон рассказывал о том печальном и, возможно, безосновательном происшествии. Полагаю, что это страдание в меньшей степени было вызвано нелицеприятным характером происшествия, а в большей степени самим фактом появившейся трещины в их защитном колпаке, оберегающим то небольшое пространство, в которое могли проникнуть только самые близкие люди. Готова поспорить, что Йоко плакала в день их ареста.
Она разбила яйцо и быстро вылила его в лук.
– А потом был выкидыш. Но это как игра. Всё, как в игре, когда есть кто-то ещё, а теперь у меня Джон.
А у Джона была Йоко. По крайней мере, сейчас с ними умиротворенные, нежные взгляды над глубокими мисками с яичницей-болтуньей, ёрзанье в этих больших, чёрных мешковатых одеждах, которые, возможно, были придуманы Йоко, чтобы создать место уединения от мира, который хочет поглотить её мужчину. Возможно, что Джон с Йоко заставят устыдиться нас, циников, если покинут сцену, над которой, так или иначе, он имел власть».
Джон, Джулиан и его подружка, фото Боба Томаса.
Газета “Гардиан”, лежащая на снимке перед Джоном.
Фото Сьюзан Вуд.
Фото Боба Томаса.
Бетти Роллин (журнал “Лук”): «Позади первый брак, позади наркотики, и дом в Уэйбридже скоро тоже останется “позади”. Что же осталось? “Наши отношения и наше искусство”, – говорит Йоко, – “Самое важное – это взаимоотношения. Нет ничего прекраснее полного взаимопонимания, а оно у нас есть”».
Фото Сьюзан Вуд.
Фото Боба Томаса.
Фото Сьюзан Вуд.
Фото Боба Томаса.
Бетти Роллин (журнал “Лук”): «Пресс-секретарь “Эппл” прокомментировал нынешнюю жизнь Битлов: “Ринго ведет нормальную семейную жизнь – стабильную в британском смысле; Джордж ведёт более лихую жизнь, а Пол порвал с Джейн Эшер примерно в то же время, что и Джон с Синтией”».
Фото Сьюзан Вуд.
После фотосессии Джон и Йоко отправились в город. Фото Сьюзан Вуд.
Бетти Роллин (журнал “Лук”): «Леннон и Оно делают покупки в магазине одежды на Кингз-Роуд. “Я стараюсь одевать её по моде, но с сохранением этнических элементов”, – говорит Джон, объясняя выбор брюк для Йоко».
Пол и Хизер в один из дней в Португалии, декабрь 1968 г.
Хантер Дэвис (автор книги “Авторизованная биография ‘Битлз’”): «Пол брал у меня пишущую машинку, когда я ею не пользовался. Я попыталась за его спиной тайком прочитать страницу, но мне это не удалось. После этого я спросил, собирается ли он написать роман, поскольку только что он закончил книгу стихов. Он ответил, что закончил художественное произведение в жанре романа, но оно заперто в сейфе пока он решает, публиковать его или нет».
Интервью Ринго Старра Дэвиду Уиггу, декабрь 1968 года:
Уигг: За последнюю неделю было много споров о “Битлз”. Вы по-прежнему друзья? В прессе говорят, что вы уже не так близки друг к другу, как было раньше, что “Битлз” не так богаты, как все думали, и даже о том, что вы вынуждены ликвидировать “Эппл”. Насколько всё это верно, Ринго?
Ринго: Может быть, мы рассмотрим вопросы один за другим?
Уигг: Да.
Ринго: Тогда какой вопрос был первым?
Уигг: Вы по-прежнему друзья?
Ринго: Да. Есть известная поговорка: “Кого любим, того и обижаем”. А мы все любим друг друга и знаем, что это так, но всё-таки иногда обижаемся из-за непонимания. И когда это накапливается, мы вынуждены заниматься этим и улаживать проблемы. Но мы остаёмся близкими друг другу людьми. Какой вопрос был вторым?
Уигг: На твой взгляд, то состояние, в котором сейчас находятся “Битлз”, будет продолжаться, или произойдёт распад группы?
Ринго: Смотря что считать распадом…
Уигг: Каждый пойдёт своим путём…
Ринго: Только своим путём – нет, такого никогда не произойдёт. Впрочем, нельзя говорить “никогда”, но никто из нас не пойдёт сейчас только своим путём. Мы всегда будем связаны друг с другом так или иначе, потому что подписали документ, согласно которому будем группой в течение 20 лет или что-то в этом роде. И ликвидировать сейчас “Эппл” было бы глупо, потому что мы вложили в компанию много денег. Мы не зарабатываем столько, сколько думают люди, потому что из каждого миллиона, заработанного нами, правительство забирает 90%, и нам остаётся только 10. Мы, вообще-то, не задумывались, насколько много тратим. Кто-то сказал, что для того, чтобы потратить 10 тысяч, нам надо заработать 120 тысяч, а мы просто тратили эти 120, так что сейчас мы снижаем расходы, свои личные и компании, и мы больше не допускаем такого расточительства и не занимаемся многими проектами одновременно. Нам надо немного ужаться, а когда мы снова как-то организуемся, то будем заниматься этим как нормальным бизнесом.
Уигг: То есть, вы относились к деньгам достаточно легкомысленно?
Ринго: Да. Думаю, что было именно так. Это не значит, что мы – банкроты, по бумагам мы очень обеспеченные люди, но когда дело доходит до наличных, то оказываемся обеспеченными в два раза меньше.
Уигг: Тебя беспокоит мнение публики, что ваша популярность снижается?
Ринго: Нет. Просто когда мы начинали, то были симпатичной чистенькой весёлой четвёркой, так сказать, дитя любой матери, и все нас любили. А потом мы изменились, но не все это поняли и приняли. И это несколько отдаляет их от нас, но, на мой взгляд, мы всё ещё очень популярны. Просто мы выросли, а некоторые поклонники – нет. Так что не имеет значения, что о нас говорят, нельзя же всю жизнь жить так, чтобы всем нравиться. Мы не можем вечно быть чистенькой весёлой четвёркой и петь “Она тебя любит”.
Уигг: Кажется, что ты самый трудолюбивый Битл.
Ринго: Нет, на самом деле я самый ленивый Битл.
Уигг: Правда?
Ринго: Да, просто у меня такой имидж. Я счастлив, когда после записи альбома могу ничем не заниматься. Я просто наслаждаюсь ничегонеделанием и игрой с различными игрушками – с детьми и женой – я наслаждаюсь игрой с женой!