19 сентября 1944 г.
Брайену Эпстайну исполнилось 10 лет.
Хантер Дэвис: «Десятилетнего Брайена исключили из Ливерпульского колледжа».
Брайен: «Я был исключен из Ливерпулвского колледжа в возрасте 10 лет и, хотя мои родители находили это чрезвычайно безрадостным, в том возрасте я не слишком беспокоился об этом. Ливерпульский колледж был не последней школой в мире, и уж конечно, он не был и самой лучшей».
Филипп Норман: «Утверждали, что он рисовал неприличные картинки на уроке математики. Брайен же сказал, что это был набросок театральной программы, соответственно дополненный фигурками танцующих девушек».
Брайен: «Мое изгнание было за «невнимательность и нахождение ниже стандартного уровня». Были вызваны мои родители, и перед ними были развернуты мои неудачи, систематизированные наподобие некоего перечня нарушений, что очень естественно подходит школьным директорам.
Директор объяснил, что в моем дальнейшем пребывании в школе нет никакого смысла. Он представил на обозрение в качестве доказательства моей никудышности дизайн одной программы, который я подготовил под партой на уроке математики. Он был украшен изображением танцующих девушек, и для десятилетнего мальчика это было настоящим произведением творческого искусства, хотя и не имело ничего общего с математикой.
Помню, я подумал, что учитель по математике проявил мало воображения или уважения, когда обнаружил эту програмку. «Что это за вздорная чепуха, Эпстайн?» – прогремел он, и я ответил: «Дизайн, сэр». «Чепуха, мерзость и девки», – возразил он и вышвырнул меня из класса».
Филипп Норман: «Директор доверительно сообщил Куини, что и в остальных отношениях Брайен является «трудным ребенком».
Брайен: «Мне приписывали и другие проступки. И наверняка у меня была куча недостатков».
Хантер Дэвис: «Куини защищала своего сына, утверждая, что он всего лишь делал эскизы для танцевальной программы, но, тем не менее, ее попросили забрать мальчика. Втайне она была этому рада, так как была уверена, что Брайена исключили потому, что он еврей. Куини повсюду видела симптомы антисемитизма и в Брайене развила эту манию, ставшую лейтмотивом его жизни».
Хантер Дэвис: «Брайену тоже кажется, что, помимо его безусловного неумения приспосабливаться, дело не обошлось и без антисемитизма».
Брайен: «Я помню, что меня обзывали «евреем» и «жидом». Впрочем, это звучало не более оскорбительно, чем когда рыжеволосого паренька дразнили «рыжим».
Хантер Дэвис: «Брайен вспоминает, как вернулся домой, сел рядом с отцом на диван и отец сказал: «Ума не приложу, что с тобой делать».
Филипп Норман: «Сам он никогда не мог забыть стыда, который испытывал, сидя дома на диване, когда отец в сердцах воскликнул: «Я ума не приложу, что нам теперь с тобой делать!». Эти слова вызвали у Брайена прилив крови к; щекам и ушам, что бывало с ним даже при малейшем смущении».
Брайен: «Я сидел напротив отца, который выговаривал мне, с большим трудом сохраняя выдержку: «Я просто не знаю, что, черт побери, мы будем с тобой делать!» Я тоже не знал, и прошли еще 15 лет, прежде чем я начал подавать реальные надежды».
Хантер Дэвис: «Его мама считает, что Брайен преувеличивал свои школьные неурядицы. Она согласна с тем, что, конечно, никакой радости школа ему не приносила и никаких успехов он там не добился, но миссис Эпстайн думает, что в равной мере вина за это лежит и на системе школьного образования».
Филипп Норман: «Брайен продожал проявлять свою любовь к роскоши и изысканности. Даже когда он был совсем маленьким, лучшим развлечением для него было пообедать с отцом и матерью в ресторане отеля «Адельфи». Родители жертвовали для Брайена с Клайвом своими отпусками, чтобы каждый год возить их к морю — в Ландадно (Северный Уэльс) или в Сент-Эннз. Однажды, дождливым летом в Ландадно, когда Брайену было одиннадцать, Куини взяла его на концерт ливерпульского филармонического оркестра. С этого момента он полюбил классическую музыку. На другой год, в Сент-Эннзе, семья завела знакомство с Джеральдо, руководителем оркестра, известного по трансляциям «Би-Би-Си». Брайен был приглашен в Блэкпул — посмотреть, как записывается оркестр Джеральдо. Куини помнит, каким зачарованным он сидел в студии, когда загорелся красный свет, требующий тишины».