28 августа 1961 г.
Бруно Цериотти (Bruno Ceriotti, историк): «В этот день группа «Рори Сторм и Ураганы» (Rory Storm And The Hurricanes) выступает в зале «Рок-н-Калипсо» в доме отдыха «Батлинз», Пулхели, Уэльс (Rock ‘n’ Calypso Ballroom, Butlin’s Holiday Camp, Pwllheli, Wales)».
Бэрри Майлз: «Дневное выступление группы «Битлз» в клубе «Пещера» (Cavern Club)».
Полина Сатклифф: «Атмосфера в нашей семье была очень напряженной, когда в конце августа Стюарт приехал в Ливерпуль».
Стю Сатклифф уезжает в Ливерпуль (кадр художественного фильма).
Полина Сатклифф: «Мы сняли для него квартиру в доме 37 на Айгбарт-Драйв (37 Aigburth Drive), это возле Сефтон парка. Из окна был прекрасный вид на озеро».
Дом 37 на Айгбарт-Драйв.
Полина Сатклифф: «Мать хотела окружить Стюарта своей заботой, Астрид желала быть в курсе его самочувствия. Если бы тогда Стю остался с матерью, захотел бы он вернуться в Германию? Этот вопрос, вероятно, задавала себе и Астрид. Мать, в свою очередь, терялась в догадках: если он вернется в Гамбург, то увидит ли она его когда-нибудь дома? Это было тяжелое время для них обеих. Я видела, как настороженно они относились друг к другу – две женщины, которые хотели обладать Стюартом. Это было столкновение двух сильных женщин. Я думаю, что-то напряжение, которое возникло между ними, было следствием их борьбы за Стю».
Письмо Джона Леннона Стю Сатклиффу.
Хантер Дэвис: «Данное послание Стюарту Джон так и не отправил, оставив по какой-то причине у себя (прим. – возможно, потому что в момент написания письма Стю приехал в Ливерпуль). Позднее он передал его мне, и теперь оно хранится в отделе рукописей Британской библиотеки.
Начинается послание с девятнадцати строк, написанных белым стихом; далее Джон начинает излагать свои мысли хаотично. Письмо занимает четыре больших листа разлинованной бумаги, со множеством разных каракуль и рисуночков. Некоторые слова Джона с трудом поддаются расшифровке.
Письмо Стюарту Сатклиффу, 1961: «Я помню время когда все кого я любил ненавидели меня потому что я ненавидел их. Ну и что ну и что, ну и что за фигня. Я помню времена когда Пупки были не выше колен И только испражнение было грязным а все остальное чистое и прекрасное. О чем ни вспомню лишь тоска такая глубокая что трудно даже осознать ее. такая глубокая что слезы ее есть очевидность моей собственной ГЛУПОСТИ И я качусь себе вперед с эй Нонны Нонны Нонны не
Сколько же можно вот так писать и писать как ты. Я уже сомневаюсь, кому я в самом деле пишу и что в этом такого особенного. Обычно я пишу вот так и не задумываюсь, но если я это отправлю, то эта частичка моего «я» окажется в чьих-то руках за много миль отсюда и может кто-то подумает что за дребедень и использует в качестве туалетной бумаги. А вообще мне совершенно это безразлично, когда я об этом задумываюсь — да наплевать, совсем неважно, а с другой стороны, что же важно, кто вправе сказать, что это письмо не имеет значения и Иисус это что-то так или инача — что-то — что-то — Йе! Хотел бы я знать, каким бы он был чтобы представить собой нечто спорим это здорово. Ну как ты Стюарт старина. Ты ОК — так ли хороша жизнь — плоха, хренова, замечательна — чудесна как была или она просто две тысячи лет пустоты, и угольщики все долбят и долбят и долбят. Я вот так думаю
До свидания Стю не исписывайся так просто Ну, не потому что ты считаешь что должен. Пиши когда в настроении. Ну до свидания (от Джона. Ты знаешь, того самого, в очках) В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ПОКА ПОКА Скоро увидимся. Не знаю почему я это сказал».
