2 ноября 1959 г.
(условная дата)
Синтия: «В жизни Джона и его друзей возник молодой, коренастый и бородатый друг Стюарта, Алан Уильямс».
Хантер Дэвис: «Алан Уильямс был словоохотливым джентльменом небольшого роста, обладающим незаурядным северным шармом, своеобразный предприниматель, который в свое время продавал все – от электрических пишущих машинок до домашней библиотеки».
Алан Уильямс: «Начального образования я практически не получил. И очень жалею об этом. В бытность свою продавцом на вечере, посвящённом Дню Малайской независимости, я повстречал одного парня, который сказал, что занимается бриллиантами. Это вовсе не накладно, убеждал он, а прибыль получается неплохая. Оказалось, речь шла о стразах. По его словам, все вокруг просто помешались на фальшивых драгоценностях. Он сказал, что ему нужен продавец в Лондоне, центре его деловых операций, и что я бы неплохо получал, если бы согласился поработать на него.
Этот парень снимал крохотный убогий подвальчик на Куинзвей, где я нашёл с полдюжины вечно голодных индусов, которые и представляли собой «фабрику бриллиантов», кропотливо трудясь от рассвета до заката. Как выяснилось, вместо того, чтобы торговать, я должен был пахать вместе с ними. Этот парень хотел сделать из меня что-то вроде белого раба. Индусы ни слова не понимали и не говорили по-английски, но оказались довольно славными ребятами. В перерывах мы часто сидели рядышком и поглощали «карри» из одной огромной кастрюли. Пальцами, за неимением столовых приборов. Так обычно получается, когда веришь, что, наконец, нашёл что-то стоящее, а на деле ввязываешься в сомнительную авантюру.
Вскоре мне надоело быть рабом у своего чернокожего хозяина, и я решил поискать более выгодное местечко. В течение некоторого времени я объездил автостопом всю Европу, ночуя, где придётся, и обедая в студенческих столовках. То были весёлые и беззаботные денёчки, и я, как и все в молодости, искренне верил, что где-то впереди меня ждёт настоящая удача.
Вернувшись в Англию, я обосновался в 8-м районе Ливерпуля – уголке, облюбованном местной богемой, а в прошлом – богатыми продавцами хлопка, судовладельцами и работорговцами. Помню, я собирался податься в Юго-Восточную Азию. Почему именно в Юго-Восточную Азию, я не знаю до сих пор. Наверное, она тогда меня чем-то привлекала. Но тут я услыхал, что некий старичок-часовщик на Слэйтер-Стрит, что за углом от Болд-Стрит, разорился, и всё его недвижимое имущество сдаётся в аренду.
Честно говоря, я не имел ни гроша в кармане, но, обобрав всех своих родственников и знакомых на фунт там, фунт здесь, я ухитрился собрать порядка ста фунтов. Имея на руках этот крохотный капиталец и друзей мастеров-на-все-руки, я превратил бывшую мастерскую в кафе, которое назвал «Джакаранда» – или «Джак», как его позже окрестили посетители».
Хантер Дэвис: «Джак» находился на самой окраине шумного Китай-города».
Филипп Норман: «Джакаранда» была маленькой кофейней на окраине Чайна-тауна, на Слэйтер-Стрит, с медными чайниками на окнах. Заведение было уставлено столиками из огнеупорной пластмассы и с опускающимися окнами и больше напоминало, по выражению самого Уильямса, зал ожидания на вокзале, нежели бар».
Хантер Дэвис: «Его месторасположение и политика невмешательства городских властей создали очаровательный уголок, где студенты, художники, бит-музыканты, западные индейцы, белые, черные, китайцы и просто прохожие с улицы собирались по вечерам».
Алан Уильямс: «Художники, музыканты, сутенёры, бродяги, обычные бездельники и прочий сброд 8-го района вскоре сделали его своей штаб-квартирой».
Род Джонс: «Там [в «Джакаранде»] постоянно околачивались девушки из офисов, которые приходили специально для того, чтобы их «подцепили»: этот бар был местом встреч студентов художественного колледжа».
Полина Сатклифф: «Казалось, что мы жили в центре мира. Кофейный клуб «Джакаранда» был меккой общественной жизни. Это было место, где собирались студенты и девушки работающие в различных офисах».
Алан Уильямс: «Ливерпуль переполняли безработные, и молодёжь, едва окончив школу, тут же шла получать пособие. В конце концов, это тоже было способом заработать на жизнь. Они с утра до вечера толпились в «Джаке», явно не торопясь принять участие в гонке за место под солнцем».
Синтия: «Джак», как его ласково называли постоянные посетители, был знаменит своим фирменным блюдом – бутербродами с беконом».
Алан Уильямс: «Нашим фирменным блюдом были сэндвичи с ветчиной».
Филипп Норман: «Кофе был дешевый, тосты с джемом стоили всего по пять пенсов».
Алан Уильямс: «На первом этаже вдоль стенок располагались скамейки и узкие столики, за которыми посетители сидели и потягивали свой кофе, заедая его бутербродами с ветчиной или гренками».
Филипп Норман: «Посетители сидели втиснутыми за малюсенькие столики. Здесь можно было сидеть целый день за одной чашкой остывшего кофе и смотреть через запотевшее окно на проходящих мимо по улице китайцев, выходцев из Вест-Индии, шлюх, докеров и людей, приходящих и уходящих с биржи труда».
Алан Уильямс: «Днём «Джак» являл собой довольно паршивое зрелище, почти убогое, напоминая несвежую и усталую комнату ожидания на железнодорожном вокзале. Это была атмосфера абсолютного вакуума. Посетители сидели часами, обмениваясь лишь приветственными кивками и в лучшем случае парой слов, тупо уставившись в окна, выходящие на Слэйтер-Стрит. Время от времени кто-то замечал проходящего мимо приятеля, вскакивал и выбегал на улицу выпросить несколько пенсов на бутерброд и стакан колы.
В «Джаке» в те дни вечно толпились завсегдатаи, потягивая кофе и перекидываясь шуточками. Один из них, по имени Вилли – он специализировался на торговле коврами, – частенько возникал в дверях кухни, одетый в неизменное пальто из верблюжьей шерсти.
«Привет, Эл», – кивал он мне. «Привет, Вилли. Как твои ковры? Ты ещё не эмигрировал?». «Брось, Эл», – ухмылялся он в ответ. – «Ты же знаешь, что это всё блеф. Приманка для лохов». Он затягивался сигаретой, роняя пепел поверх своего мохерового пиджака. Надо отдать ему должное, одевался он классно.
Вопрос об эмиграции был с моей стороны обычным подколом. Это парень вряд ли уехал бы из города до конца своей жизни. В этом я был уверен. В те дни, читая «Ливерпульское Эхо», в разделе «Продам» можно было наткнуться на небольшое виллино объявление. Оно всегда звучало одинаково: «Срочно продаю бесценные азиатские и восточные ковры. Вынужденная распродажа. Эмигрирую через несколько дней. Очень низкие цены». Ничего не подозревающий и мечтающий о халяве читатель, сломя голову, летел по адресу, указанному в объявлении, с карманами, раздувавшимися от пачек «зелёненьких». Эмигрирует? Через несколько дней? Бесценные? Вынужденная распродажа? Этому парню, вероятно, позарез нужны наличные!
Вилли ожидал «лоха» в снимаемой им комнатушке в 8-м районе Ливерпуля. Он божился, что у него просто сердце разрывается от того, что он вынужден продавать эти прекрасные ковры. Он плёл небылицы о том, что заказанный им рейс перенесён на более ранний срок, и ему ничего не остаётся, как срочно распродавать всё, что у него есть, по самым бросовым ценам.
«Ковры» представляли собой кучу старого хлама, но Вилли хорошо работал языком. Его брехня звучала достаточно убедительно, чтобы заставить незадачливого покупателя раскошелиться. Дела у Вилли шли неплохо. Спасибо мохеровым пиджакам и пальто из верблюжьей шерсти. Да и словечко «эмиграция» неплохо срабатывало.
Другой угол «Джака» облюбовал Норман по прозвищу «Часовщик». Это был древний старичок с длинным носом и серой в оспинах кожей. Он носил запачканный коричневый плащ и лоснящуюся от грязи фетровую шляпу. В уголке рта всегда торчал замусоленный коричневый окурок. Норман делал бизнес на покупке и перепродаже часов. Он по дешёвке скупал их по лавкам старьёвщиков и, выполнив необходимый ремонт, перепродавал их с небольшой наценкой. Но жуликом он не был. Многие известные личности покупали у него по бросовой цене настоящие «сокровища» часового искусства. И не спрашивайте меня, почему он так поступал. Возможно, у Нормана было просто доброе сердце, и ему хотелось, чтобы люди имели у себя эти прелестные вещички. Среди клиентов Нормана были кинорежиссёр Тед Котчефф и всемирно известный драматург Алан Оуэн. Теду, например, как-то достались прекрасные, покрытые эмалью карманные часы по смехотворно низкой цене.
Только к вечеру, когда прибывал Вест-индский оркестр, кафе начинало оживать».
Синтия: «Спустившись по узкой лестнице в полуподвал, вы попадали в иной мир. Очутившись там в первый раз, я подумала, что попала в Дантов «Ад». Затхлый воздух, запах пота и грохот инструментов – всё вместе это обрушивалось на вас, ещё когда вы спускались по тесным ступеням вниз. Пульсирующий бит музыки проникая наверх, словно пытаясь вырваться из душившей атмосферы полуподвала. Музыку делал стил-бэнд. Не рок-н-ролл, а чёрный стил-бэнд, игравший настоящий ритм-энд-блюз. Он был великолепен».
Алан Уильямс: «Я ангажировал Вест-индский оркестр ударных инструментов, что было в те дни экзотической новинкой. Всё это, вместе взятое, напоминало Калькуттскую Чёрную Яму, положенную на музыку. Но людям это нравилось».
Синтия: «Атмосфера наэлектризовывала. Это был единственный в тех местах ансамбль такого рода».
Хантер Дэвис: «Джак», стал любимым местом сборищ многочисленных бит-групп города».
Алан Уильямс: «Подвальчик «Джака» был переделан в миниатюрный танцзал, но как там умудрялись танцевать, оставалось для меня загадкой, потому что пол там был вымощен грубо отёсанным кирпичом. По нему и ходить-то было неудобно, не говоря уже о танцах. Кафе переполнялось каждый вечер. Парочки обнимались, танцевали и пили кока-колу. Хотя это и не разрешалось, многие тайком приносили крепкие спиртные напитки, которыми разбавляли свои лёгкие коктейли. Я поначалу об этом не догадывался, пока не обратил внимания на юношей и девушек, выходивших из кафе в невменяемом состоянии. Меня тогда же посетила мысль, что вряд ли они сумели бы так накачаться одной колой.
В «Джаке» царил дух всеобщего братства. Все друг друга здесь знали, близко и не очень, иногда только в лицо. Мы закрывались, когда последние ночные пташки начинали поклёвывать носом над своим кофе или колой. Когда я опускал шторы, небо уже отливало перламутром».
Хантер Дэвис: «Уильямс стал любимцем мальчишек после того, как оборудовал свой подвал под маленький клуб. Бит-музыканты города проводили время до рассвета за маленькими столиками, пили кофе и принесенное с собой спиртное и слушали «крутую» музыку».
Алан Уильямс: «Именно в «Джаке» где-то в конце пятьдесят девятого, я впервые увидел Джона Леннона, Пола Маккартни, Джорджа Харрисона и Стюарта Сатклиффа».
Филипп Норман: «Джон Леннон, Стю Сатклифф и их друзья по колледжу приходили сюда почти каждый день в перерывах между занятиями, а то и вместо них».
Алан Уильямс: «Я впервые познакомился с Джоном Ленноном и Стю, когда они еще не были группой «Битлз», а учились в художественной школе, которая находилась отсюда [клуб «Джакаранда»] всего в каких-то трех минутах ходьбы».
Джон: «Все тусовались в этом ливерпульском клубе. Он назывался «Джакаранда». Располагался он рядом с художественной школой, где учились Пол и Джордж. В центре Ливерпуля. Поэтому мы познакомились там еще до того, как сформировали группу. Тогда нас было только трое: Пол, Джордж и я».
Филипп Норман: «Для чернобородого Аллана Уильямса, Джон и его друзья были «сборищем бездельников».
Алан Уильямс: «Я видел в «Битлз» обычную шайку бездельников. И был не одинок в своём мнении. Правда, они были не похожи на других, они были сильными личностями, в чём-то даже неотразимыми, и потом, в них таилось что-то притягательное, что именно, невозможно было объяснить словами. Бездельники, думал я. Четвёрка шалопаев, выделяющаяся из толпы. Должно быть, во мне тоже таилось нечто, что притягивало в моё заведение неудачников и потрёпанных жизнью людей со всего Ливерпуля. «Битлз» для меня были просто частью толпы».
Филипп Норман: «Уильямс довольно обстоятельно изучил их, когда приносил им кофе и горячие бутерброды из кухни, где хлопотала его жена-китаянка Верил. Убирая их пустые чашки, Аллан Уильямс не раз саркастически замечал, что на них он никогда не разбогатеет».
Алан Уильямс: «Когда мы познакомились, они были обычными оболтусами, которые, как и многие другие завсегдатаи моего кафе, волочились за каждой юбкой и «стреляли» сигареты (как правило, ребята были на мели). В «Джаккаранде» они бездельничали и пили кофе за счёт девчонок. Я называл их бездельники-кофейники. Я угощал их кофе (а кофе у меня был лучший в Ливерпуле), а они взамен рассказывали о своих любовных похождениях».
