Джон Леннон и Джулия в 1955 г.

1 октября 1955 г.

(условная дата)

Хантер Дэвис: «Через несколько месяцев после смерти дяди Джорджа в доме неожиданно появилась Джулия. Но не та, в черном пальто, со следами побоев на лице, которую помнил Джон. Это была молодая привлекательная женщина с огоньком и чувством юмора, удивительно напоминающим его собственное».

Джон: «Я начал бывать у нее дома. Для меня Джулия стала чем-то вроде молодой тети или старшей сестры. Взрослея, я все чаще ссорился с Мими, и потому на выходные уходил к Джулии».

Альберт Голдмен: «Оказалось, что живет она не «далеко-далеко», как утверждала Мими, а всего лишь в нескольких милях, в районе Спринг Вуд, с официантом Джоном Дайкинсом, которому Джон дал прозвище «Тик» (Дергунчик), из-за нервного тика, сводившего лицо».

Джон: «Я познакомился с ее новым приятелем и понял, что он ничтожество. Я прозвал его «Дергунчиком». Роберт Дайкинс или Бобби Дайкинс. Этот ее второй муж – так и не знаю, вышла она за него замуж или нет, – был тощим официантом с нервным кашлем и редеющими, смазанными маргарином волосами».

Альберт Голдмен: «У Дайкинса действительно был странный тик. Он кашлял, а затем обя­зательно нервно подносил руки к лицу, как бы желая убе­диться, что его нос все еще на месте. За это Джон и прозвал его Дергунчиком. Но вообще-то с отчимом у него были вполне добрые отношения».

Джон: «Впрочем, он [Дергунчик] был неплохой дядька».

Альберт Голдмен: «Всякий раз, когда Джон и Пит появлялись на Бломфилд-Роуд, Дайкинс совал им несколь­ко монет, которые вытаскивал из большой банки, куда скла­дывал свои чаевые».

Джон: «Перед уходом из дома он [Дергунчик] всегда совал руку в банку с маргарином или маслом, обычно с маргарином, и мазал им волосы. Чаевые он хранил в большой жестяной банке, стоящей на кухонном шкафу, и я воровал их оттуда. Кажется, мама всегда брала вину на себя. Ну, хотя бы эту малость она могла для меня сделать. [Еще] Джулия подарила мне первую цветную рубашку».

Альберт Голдмен: «Собственно, это он [Дергунчик] купил Джону первые цветастые рубашки и другие модные вещицы, которых тетя Мими ли­бо не одобряла, либо не могла себе позволить, а когда Джон подрос, они нередко вместе потягивали пивко.

Будучи красивым мужчиной крепкого телосложения, об­ладая матовой кожей и тонкими прямыми актерскими уса­ми, Джон Дайкинс вполне мог сойти за южанина. Джулии нравилась его властная манера в общении с женщинами. (Ведь именно в слабости она упрекала Фредди.) Тем не ме­нее, несмотря на безусловные мужские достоинства Дайкинса, его следующая жена, Рона, всегда считала, что по на­туре он гомосексуалист. Наблюдая за ним в течение шести лет знакомства, включая три года брака, она обратила вни­мание на то, что практически все друзья ее мужа были голу­быми.

Дайкинс неплохо зарабатывал, работая официантом в до­рогих отелях, где неизменно был на хорошем счету. Однако он крепко выпивал. Стоило ему оказаться вечером без дела, как он напивался, причем до такого состояния, что, возвра­щаясь домой на машине, нередко останавливался на полдо­роге, чтобы прийти в себя. (Дайкинс погиб в автомобильной аварии 1 июня 1966 года.) Он был щедрым, много транжи­рил и любил повеселиться с приятелями, при этом, уезжая из города, часто забывал оставить денег Джулии, вынуждая ее просить в долг у соседей, чтобы прокормить семью или достать угля для отопления дома.

Несмотря на это, он обожал Джулию и обеих очарова­тельных дочурок, Жюли и Жаклин, прощая им любые кап­ризы. И, тем не менее, ему случалось приходить в бешенст­во, колотить Джулию и выгонять ее среди ночи из дома вместе с малышками. Стоя на улице и дрожа от холода, они слышали, как он распинался: «Здесь я хозяин!» И тогда им не оставалось ничего другого, как искать убежища в Мендипсе. Но в рабочем районе Ливерпуля устроить выволочку жене считалось делом обычным. А Джулия была уже не в том возрасте, чтобы начинать жизнь заново. Поэтому она продолжала жить с Дайкинсом, возможно, находя в этом какое-то удовольствие, наподобие того, которое, по словам Фредди, получала, натирая солью свежий порез у себя на теле.

Может быть, самой яркой чертой повседневной жизни Джона Дайкинса была его маниакальная страсть к развлече­ниям. Он всегда был неугомонным гулякой, ненасытным искателем удовольствий, который перебирался из одного ба­ра в другой, угощая случайных посетителей. Брат Джона Ле­онард, работавший таксистом, и его жена Эвелин вспомина­ют, что он мог постучать к ним среди ночи и вытащить из дома, чтобы отправиться куда-нибудь выпить.

У всех, кто хорошо знал Дайкинсов, создавалось впечат­ление, что они все еще влюблены друг в друга. В присутст­вии Джулии неизменно заботливый Джон, который много курил, всегда прикуривал сразу две сигареты, одну для себя, другую для нее. А когда Эвелин спрашивала, почему он до сих пор не женился на Джулии, Дайкинс отвечал: «Видишь ли, Эв, быть неженатыми на самом деле даже полезно — сближает». Но это не мешало им вести себя как настоящим супругам. Джулия носила на руке обручальное кольцо, и все называли ее миссис Дайкинс. Кстати, о том, что родители не были официально расписаны, дочери узнали только после их смерти.

За исключением нелепого мямли дяди Джорджа, у Джо­на Леннона не было других мужчин для подражания, кроме Дайкинса. Именно этим объясняется то, что впоследствии Джон перенял многие черты характера и поведения прием­ного отца, включая алкоголизм, рукоприкладство по отно­шению к жене, скрытый гомосексуализм и приступы безу­держной страсти к развлечениям. Знаменательным стал так­же и тот факт, что, став знаменитым, Джон купил Дергунчику длинный белый спортивный «райли» с откидным сиде­ньем».

Хантер Дэвис: «Дом Дайкинсов за номером 1 по Бломфилд-Роуд был до­вольно неказистым. Он представлял собой небольшое стро­ение, прилепившееся к соседнему, и похожее как две капли воды на все остальные дома на улице, и при этом казался почти заброшенным. В саду виднелись лишь сорняки да затхлая вода, скопившаяся в забитых опавшими листьями сточных канавах. Тем не менее, оказавшись в доме, посети­тель попадал в теплую и гостеприимную атмосферу. Старый граммофон наяривал танцевальные мелодии, полки и шкафы были как попало заставлены разными безделушками, в баре было полно всякой выпивки, и в довершение гостей неизменным дружелюбным лаем встречала в дверях хозяй­ская собака.

Который бы ни был час, Джулия всегда была одета, на­крашена и тщательно причесана. Поскольку муж, проводив­ший целый день дома, освободил ее от домашних забот, у нее было достаточно свободного времени. Дайкинс ходил на рынок, менял занавески, пек пироги. А Джулия играла на пианино и пела популярные песенки из музыкальных коме­дий и кинофильмов. Ее дом был гаванью для всех детей семьи Стенли».

Лейла Стенли: «Ког­да я ссорилась с матерью, я всегда отправлялась к Джулии. Я усаживалась перед телевизором, а Джуди, чувствуя, что мне нехорошо, потихоньку совала мне в руку яблоко. Через какое-то время мне становилось луч­ше, и я шла к ней на кухню, а через час уже забывала о сво­их проблемах. Она всегда умела примирить меня с жизнью».

Хантер Дэвис: «Джулия никогда не теряла связи с Мими, хотя в разговорах с Джо­ном Мими очень редко упоминала о ней. В те дни его мать все чаще стала бывать в доме на Менлав-Авеню. У Мэри эти визиты не вызывали восторга, и Джон не хотел, чтобы они встречались. Непринужденный стиль Джулии и ее веселый нрав слишком контрастировали со строгостью тети, и производили на Джона сильное впечатление».

Майк Кэдуолдер (двоюродный брат Джона): «Джулия была личностью абсолютно непредсказуемой, неве­роятно яркой, совершенно необычной для того времени и, уж конечно, для нашего семейства. Четыре сестры были жен­щинами сдержанными, там же, где появлялась Джулия, все начинало искриться весельем. Она была то насмешливой, то экстравагантной, и, думаю, Джон унаследовал это от нее. Эта открытость, постоянное желание что-то устраивать, выдумы­вать, достались ему от матери».

Хантер Дэвис: «Джулия заворожено следила за тем, как Джон растет, мужает, становится личностью. Джон, став подростком, пришел в еще больший восторг от нее. К этому времени у Джулии уже были две дочери от человека, к которому она ушла, хотя официально она все еще считалась женой Фреда».

Пит Шоттон: «Когда Джону было около тринадцати лет, он начал тайно бывать в доме Джулии. Казалось, что после неожиданной смерти дяди Джорджа в 1955 году, его интерес к родной матери возобновился. Хотя внешне страдания Джона были малозаметны, потеря своего ближайшего старшего наперсника, несомненно, создала вакуум в его жизни. Поэтому с этого времени его отношения с Джулией начали улучшаться.

Джон рассказывал мне о своей маме в самых восторженных выражениях, описывая ее как духовно очень близкую ему. Но даже после этого, когда Джон в первый раз предложил мне съездить с ним в Аллертон, я не ожидал, что нас встретит громкий девичий смех стройной миловидной женщины, танцевавшей у дверей с парой старых шерстяных панталон на голове.

Когда Джон представил меня, она быстро подошла ко мне и протянула свою руку: «Ах, так ты и есть Пит! Джон так много рассказывал о тебе!» Чуть не оторвав при пожатии мою протянутую руку, Джулия начала поглаживать меня по бедрам: «Ух ты, какие у тебя стройные бедрышки», – захихикала она.

Наслаждаясь неожиданными ласками этой удивительно юной леди, я никак не мог сопоставить ее с обычными представлениями о родителях. Через несколько минут за импровизированным пиршеством из пирожных и кока-колы, она задала вопрос, от которого я потерял дар речи: почему мы не в школе. Честное признание Джона в прогуливании уроков вызвало еще один взрыв смеха. «Просто здорово увидеть вас вместе, – весело сказала она. – Незачем волноваться о школе и вообще незачем волноваться. Все и так будет прекрасно».

Хантер Дэвис: «Чем больше Джон узнавал Джулию, тем больше она ему нравилась. Он с восторгом рассказывал о ней своим друзьям и не мог дождаться, когда она зайдет на Менлав-Авеню. Влияние Джулии отразилось и на школьных отношениях. Джон стал еще более вызывающим и презрительным к учителям, и Мими звонили из школы почти каждый день. Пит Шоттон и Айвен Вон, ближайшие друзья Джона, отчет­ливо помнят тот период, когда Джулия заняла прочное место в жизни Джона и стала оказывать огромное влияние не только на него, но и на них самих».

Пит Шоттон: «Она была потрясающая. С ней была не жизнь, а лафа. Когда мы рассказывали ей, что с нами должно случиться, она просто-напросто говорила: «Забудь». Мы обожали ее. Она одна была точь-в-точь как мы, своя в доску, понимала нас. Во всем находила смешное».

Джулия Бэрд (сестра Джона): «Я знаю, что моя мать была очень умной, но скрытной. Очень остроумной. Очень сдержанная. Очень чудная. По моим представлениям, все это перешло к нему не только по наследству, он еще и учился у нее».

Хантер Дэвис: «Джулия жила в Аллертоне, и они часто заходили к ней после уроков. Иногда и Джулия навещала их».

Пит Шоттон: «Однажды она надела на голову штаны, будто это шарф, и вышла так на улицу. Штанины свисали на плечи. Джулия дела­ла вид, что не понимает, отчего все прохожие шарахаются в разные стороны. Мы падали от смеха».

Хантер Дэвис: «Айвен думает, что именно Джулия способствовала бунтар­ству Джона. Она поддерживала его, смеялась над всем, над чем смеялся он. Мими же была с ним строга, пусть и не больше, чем все матери, старавшиеся, чтобы их сыновья не пили и не курили. Мими пришлось немножко отпустить вожжи, но Джон, конечно, предпочел ей Джулию и теперь дневал и ночевал у нее. В семье именно она была уродом. Она хотела, чтобы Джон, и без того на нее похожий, стал ее полной копией».

Питер Браун: «Не будет ошибкой сказать, что Джон был влюблен в Джулию».

Пит Шоттон: «Как я вскоре понял, роль, которую Джулия играла в жизни Джона, скорее подходила для молодой тетушки, во всем ему потакающей, чем для ответственного родителя, а Мими тем временем фактически продолжала выполнять обязанности его матери. Несомненно, их обмен ролями был для Джона источником нескончаемой путаницы, особенно когда он пытался относиться к этому спокойно.

Меня сразу поразила близость жизненной позиции Джулии и Джона. «Живите настоящим, а об остальном не думайте», – говорила она нам, плавно размахивая пылевыбивалкой, с таким видом, будто это была волшебная палочка. Ее чувство юмора до мелочей походило на чувство юмора у Джона. Она, например, иногда одевала очки без линз и, разговаривая с соседями или почтальоном, негалантно просовывала палец через несуществующее стекло и потирала глаз.

Кроме того, Джулия поощряла увлечение Джона музыкой. Она любила перебирать струны своего старого банджо, а делая какую-нибудь работу по хозяйству или приготавливая нам чай, почти все время пела. Большую часть времени у нее мы слушали пластинки из ее большой коллекции. В те времена у очень немногих ливерпульцев вообще были проигрыватели (у Мими и моих родителей их не было) и меня тогда очень впечатлил тот факт, что у Джулии и ее сожителя буквально в каждом углу квартиры было по звуковой колонке.

За время наших регулярных визитов к ней мы с Джоном установили дружеские отношения со спивающимся официантом и другом Джулии, который не был против того, что мы звали его «Дергунчиком». Его щедрость бывала настолько велика, что он часто разрешал нам сделать по счастливому «нырку» в аквариум с золотыми рыбками, где он хранил свои чаевые. В итоге, покидая Аллертон, мы, помимо всего прочего, обычно имели в кармане еще и кучу мелких монет. Естественно, мы очень любили «Дергунчика».

В течение нескольких лет учебы в «Кворри-Бэнк» дом Джулии оставался нашим самым надежным убежищем, если настроение у нас было таким, словно мы сразу «проскочили» на несколько классов вперед. Надежно спрятавшись у нее, мы могли не беспокоиться за вопросы взрослых о том, почему мы не в школе. Кроме того, мы чувствовали, что Джулия всегда очень рада нам и даже не помышляет сообщать о наших прогулах школьной администрации и даже своей сестре Мими. Естественно, Джон предпочитал такую расслабляющую атмосферу жесткому режиму своей тети и вскоре стал оставаться там ночевать, что часто приводило к страшным скандалам с Мими. Иногда он просто ставил тетушку в известность, что «ушел добра искать».

Месть Мими однажды оказалась очень жестокой: она отдала на живодерню его любимую дворняжку Салли. Это был один из редких случаев, когда я видел Джона плачущим: он увидел, когда вернулся домой от Джулии, что собака пропала. Мими тогда оправдывала эту радикальную меру, припоминая ему его клятву никогда больше не возвращаться в Мендипс. Она говорила, что раз Джон перестал выгуливать собаку, ей ничего не оставалось, как уничтожить ее.

Позднее Мими призналась, что ее преследовали неотступные опасения, что ее племянник в конце концов уплывет за море, как сделал его отец. Интересно, что примерно тогда же Джон получил известие о том, что Фредди Леннон живет в Манчестере и хочет встретиться с ним. Джон, имевший смутные воспоминания об отце, был очень взволнован представляющейся возможностью увидеться с ним и почувствовал себя жестоко обманутым, когда эти планы сорвались. В целом же Джон редко говорил о Фредди, а мог только без видимой злобы сказать, что его предок «уплыл за море».