Джон Леннон в Дарнессе, Сазерленд

20 июня 1952 г.

(условная дата)

Альберт Голдмен: «Джон формировался как личность в среде молодежных группировок, которые в неко­тором роде можно считать прототипом «Битлз». Этот фено­мен относится к целому культурному слою – молодежной среде Ливерпуля, где в конце пятидесятых противоборству­ющие уличные банды постепенно превратились в агрессив­ные музыкальные ансамбли. Важнейшей чертой ленноновских банд было то, что они являлись как бы продолжением его собственной личности. Леннон уделял большое внима­ние идеологической обработке единомышленников. Подоб­но ему, они должны были отрицать любые традиционные формы власти. «Родители – это не Господь Бог, – объяс­нял он им. – Посмотрите на меня: я вообще не живу со сво­ими родителями».

Хантер Дэвис: «Смиты поддерживали отношения лишь с сестрами Мими и их детьми. Старина Поп Стенли большую часть жизни провел в море, переложив ответственность за содержание большого семейства на плечи своей супруги Полли, краси­вой и уравновешенной женщины, которая с радостью поз­волила собственной матери узурпировать переданные ей бразды правления. Бабушка Мэри Элизабет, очень сильная женщина, говорила только по-валлийски и держала весь дом в ежовых рукавицах. Мэри Элизабет заключала в себе неви­димые зачатки будущего характера Джона Леннона (несмо­тря на то, что умерла за восемь лет до его рождения), поскольку оказала сильнейшее влияние на пятерых внучек, причем больше всего именно на ту из них, которая и воспи­тывала Джона».

Майк Кэдуолдер (двоюродный брат Джона): «Я один из семи кузенов, один из детей тех, кого даже Джон называл не иначе как «пять знаменитых сестричек», — это его мать, Джулия; Гарриет; моя мать, Энн; Элизабет и Мэри, более известная как Мими. Вся семья и все мы, дети, держалась возле этих пяти сестер, властных, но добрых, которые определяли, как мы все должны себя вести».

Пит Шоттон: «Мими поддерживала тесный контакт со своими четырьмя сестрами: Энн, Элизабет, Хэриет и Джулией, (каждая из которых, между прочим, приняла участие в воспитании Джона в детские годы). Хотя Энн и Элизабет вскоре уехали из Ливерпуля, «тетушка Хэриет» жила на Менлав-Авеню неподалеку от Смитов и продолжала принимать активное участие в каждодневной жизни Джона.

Все пять сестер Стенли были исключительно независимыми женщинами с сильным характером и многие выдающиеся качества Джона были заложены именно ими, и в первую очередь – его необыкновенно развитое чувство юмора. Даже Мими в компании любой из своих сестер давала волю своему смеху, хотя и утверждала, что и в этом должен быть «смысл».

Хантер Дэвис: «Власть бабушки Мэри Элизабет была прежде всего свя­зана с ее глубокой набожностью. Вера дала ей ясное пони­мание того, что есть добро, а что – зло. Будучи прихожанкой валлийской методической церкви, она установила в до­ме дочери необычайно строгие правила. Чтобы не нарушать воскресный покой, дети, например, не имели права даже раскрыть газету, не говоря уж о том, чтобы просто поиграть. «Священный ужас!» — вспоминала много позже Анна, рас­сказывая о бабушке».

Джон: «Моя семья? Пять женщин… пять сильных, умных и красивых женщин, одна из которых была моей матерью. Маме жилось нелегко. Она была младшей, не могла воспитать меня одна, и потому я поселился у ее старшей сестры. Это были удивительные женщины. Пожалуй, когда-нибудь я напишу о них что-нибудь вроде «Саги о Форсайтах», потому что именно они властвовали в семье. Мужчины оставались невидимыми. Меня всегда окружали женщины. Я часто слушал их разговоры о мужчинах и жизни, они всегда были в курсе всех дел. А мужчины никогда ничего не знали. Так я получил свое первое, феминистское образование».

Лейла Харви (двоюродная се­стра Джона): «Жили-бы­ли пять сестер, которые составляли одну семью».

Хантер Дэвис: «Все они по очереди брали на себя роль матери. Летом вторая по старшинству сестра, Элизабет, принимала всех племянников дома в Эдинбурге или на ферме в Хайлендзе. На Рождество и Пасху все собирались у Мими в Аллертоне или у Хэрриет, недалеко от Вултона».

Лейла Харви: «Значение имели только женщины и дети. Мужчины считались частью обстановки».

Джон: «Мужчины просто не существовали. Я постоянно на­ходился среди женщин и постоянно слышал, как женщины рассуждают о мужчинах и о жизни. Они всегда были в кур­се того, что происходит. Мужчины ничего и никогда не знали!»

Лейла Харви: «Никто из них [мужчин] не мог и слова сказать. Им приходилось мириться с теми решениями, которые принимали женщины».

Джу­лия (сводная сестра Джона): «Я бы сказала, что все они были настоящими амазонками! Каждая из них пожертвовала своей левой грудью!»

Хантер Дэвис: «Мими заодно с тремя другими тетушками – Энн, Элизабет и Харриет впоследствии утверждали, что, на их взгляд, Джон был, что называет­ся, душа нараспашку, солнечная натура. «С утра и до позднего вечера Джон был счастлив», – ут­верждали они».

Джон: «Пожалуй, у меня было счастливое детство. Я вырос агрессивным, но никогда не чувствовал себя несча­стным. Я часто смеялся».

Майк Кэдуолдер: «Все мы в детстве придерживались этого распорядка и были, в общем-то, совершенно обычными деть­ми — все, за исключением Джона. Как-то всегда вы­ходило, что он какой-нибудь черточкой да отли­чался от нас, и мы, младшие, — Джон по старшин­ству был третий из семи, — так вот, мы четверо всегда смотрели на него с благоговейным страхом. Уж не знаю почему, но это было так, и это что-ни­будь да значит».

beatlesbible.com: «В детстве, в возрасте с 9 до 14 лет, Леннон приезжал на летние каникулы в небольшую деревню Дарнесс (Durness), Сазерленд, расположенную в холмистой местности, останавливаясь в отдаленной небольшой семейной ферме 56 Сэнгмор (56 Sangomore) в заливе Сэнго Бэй».

Стенли Паркс (двоюродный брат Джона): «Джон никогда не забывал те времена в Дарнессе. Они были в числе его счастливых воспоминаний. Он любил глушь. Джону было девять, когда он начал проводить время в нашей семье на ферме в Дарнессе. Эта ферма принадлежала моему отчиму, Роберту Сазерленду, и Джону очень нравилась эта глушь и открытость места. Мы ходили на рыбалку и охоту, и Джону нравилось подниматься на холмы, рисовать или писать стихи. Джон на самом деле любил прогуливаться по холмам, охотиться и рыбачить. Он ловил лосося. Он был совсем как землевладелец».

Хантер Дэвис: «В то время Джон не занимался музыкой, и у него не было никакого музыкального образования. Он сам выучился кое-как играть на губной гармошке. Дешевую губную гармошку подарил ему дядя Джордж».

Джон: «Я не помню, при каких об­стоятельствах впервые поднес к губам гармонику. Кажется, это бы­ла какая-то дешевая железяка. Одну комнату мы обычно сдавали студентам, и у одного из них была гармоника. Как-то раз он пообе­щал купить такую и мне, если я к утру разучу хотя бы одну мело­дию. Я разучил целых две. Мне то­гда было лет восемь-двенадцать. Во всяком случае, я еще бегал в коротких штанишках».

Мими: «Единственным человеком, поддержавшим его музыкаль­ные увлечения, оказался кондуктор автобуса, ходившего по маршруту Ливерпуль – Эдинбург. Мы каждый год отправляли Джона вместе с его кузинами к моей сестре».

Джон: «Как-то раз я один отправился на автобусе в Эдинбург навестить свою тетю и всю дорогу играл на гармонике. Эдинбург – моя заветная мечта. Эдинбургский фестиваль и парад в замке. Туда съезжаются оркестры всех армий мира, маршируют и играют. Всем нравились американцы, потому что они классно держали ритм, но еще лучше играли шотландцы. Я помню, какой восторг охватывал меня, особенно в самом конце, когда выключали свет и один парень играл на волынке, освещенный одним-единственным прожектором. Вот это было да! Я сам отправился в Эдинбург в гости к тете и всю дорогу играл в автобусе на губной гармошке. Водителю понравилось, и он пообещал завтра утром встретиться со мной в Эдинбурге и подарить мне новую, классную гармошку. Это ободрило меня».

Мими: «На старенькой, ви­давшей виды гармошке, полученной им от дяди Джорджа, Джон всю дорогу наяривал свои мотивчики, без сомнения выводив­шие из себя всех пассажиров. Но кондуктор пришел от него в восторг».

Майк Кэдуолдер (двоюродный брат Джона): «Я могу подтвердить широко растиражированную историю о том, как Джон в автобусе играл на губной гармонике, чтобы развлечь пассажиров. Я помню, как мы медленно тащились по дороге, мерно рокотал мотор, а Джон играл на гармонике «Я люблю бродить по свету» и другие такие песни, не попсовые, а какие обычно поются в дороге, чтобы всем было хорошо».

Джон: «Водителю я понравил­ся, и он обещал подарить мне действительно хороший инструмент».

Мими: «И когда они до­брались до Эдинбурга, он сказал: приходи завтра на автобусную станцию, и я подарю тебе настоящую, хорошую губную гармошку. Джон не спал всю ночь и явился на станцию ни свет ни заря».

Джон: «На следующее утро мы с ним встретились в условленном месте. Он купил мне просто фан­тастическую гармонику, с тех пор я не расставался с ней».

Мими: «И точно, гармошка была отличная. Джону было в то время, на­верное, лет десять. Впервые в жизни он удостоился похвалы. Вряд ли кондуктор подозревал, к чему это приведет».

Джон: «Вскоре у меня появился и ма­ленький аккордеон, на котором я быстро выучился играть, но только правой рукой. Я исполнял те же вещи, что и на губной гармонике: «Шведскую рапсодию», мелодию из «Мулин Руж».

Майк Кэдуолдер: «[В Эдинбурге] По вечерам мы часто поднимались на холм, где жили друзья дяди и тети, и у них был граммофон. Джон очень любил его слушать, хотя играл в основном ансамбль Джимми Шэнда — это такая шот­ландская группа — и играли они традиционные шотланд­ские мелодии. И все же это была музыка».