27 октября 1968 г.
Хантер Дэвис (автор книги “Авторизованная биография ‘Битлз’”): «Появившееся к 1968 году жёсткое, более экстремальное движение требовало радикальных перемен – прекращения войны во Вьетнаме. Эти активисты были сторонниками действий, даже если они несли разрушение. Им не было дела до Джона и “Битлз” с их романтикой хиппи и призывами к миру и любви.
Одним из ведущих радикальных изданий Британии в то время был журнал “Блэк Дуорф” – “Чёрный карлик” (главный редактор – Тарик Али). В номере от 27 октября 1968 года Джон Хойленд, 27-летний член редколлегии и один из постоянных авторов “Блэк Дуорф” опубликовал “Открытое письмо Джону Леннону”. Если мелодия “Революции” мистеру Хойленду нравилась, то стихи Джона его не впечатлили. Он нашёл их слишком мягкими и сентиментальными, особенно такие строки: “Когда вы говорите о разрушении, знайте, на меня можете не рассчитывать”.
Эта же статья восхваляла текст песни Мика Джаггера, присланный им собственноручно в редакцию, песня “Уличный боец”, по мнению “Блэк Дуорф”, творчество “Роллинг Стоунз” было более созвучно радикально настроенной молодежи. Пластинку же Джона Леннона мистер Хойленд посчитал “не более революционной, чем ‘Дневник миссис Дэйл’”. Очень оскорбительное замечание – это была мыльная опера на “Би-Би-Си” о некой жене доктора, к тому же не пользующаяся популярностью».
Джон Винер (автор книги “Вместе! Джон Леннон и его время”): «В октябре 1968 года “Блэк Дуорф”, ведущая марксистская газета “нового левого” андерграунда в Лондоне, опубликовала первую разгромную статью о “Битлз”. Номер вышел под заголовком: “Студенты и рабочие! Ничего не требуйте! Занимайте колледжи и фабрики!”. В номере были опубликованы репортажи о студенческих забастовках в Англии, в Колумбийском университете, во Франкфурте и в Японии, статьи о Герберте Маркузе и о Руди Дучке. В музыкальной рубрике вновь прозвучал старый аргумент “новых левых”: “Удовлетворение” и “Игра с огнём” группы “Стоунз” – “это классика нашего времени, зерно новой культурной революции”.
“Мы надеемся, что скоро молодые рабочие и студенты объединятся и проявят свою мощь, так что даже в нашем затхлом болоте загнивающего капитализма знамя свободного социализма будет единственным светочем надежды. Но по мере того, как мы осмысливаем приближающийся час борьбы, наши враги, разумеется, тоже не дремлют. Речь идет о ‘Битлз’. Как показала ‘Революция’ Джона Леннона, ‘Битлз’ сознательно застраховывают свои капиталистические инвестиции”. Автор делал вывод: “Хотя раньше ‘Битлз’ мне нравились, я надеюсь, что они подавятся когда-нибудь своими миллионами и уйдут в небытие, подобно Клифу Ричарду”.
В следующем номере “Блэк Дуорф” давала оценку политическому радикализму “Стоунз”. Газета вышла как раз накануне очередного антивоенного марша у американского посольства, и первую полосу украшала строка: “Маркс – Энгельс – Мик Джеггер”. Редакция опубликовала статью Энгельса под названием “Об уличном бое”, где, в частности, присутствовали такие слова: “Давайте отбросим всякие иллюзии: победа восставших над вооруженными войсками в уличном бою – редчайшее исключение. Даже в наше время уличных боев баррикада имеет скорее моральное, нежели материальное значение”. Рядом со статьей Энгельса разместился написанный рукой самого Джеггера текст песни “ Уличный боец”, который он прислал в редакцию, чтобы выразить поддержку будущему маршу.
На другой полосе читатели могли обнаружить “Открытое письмо Джону Леннону”, написанное известным публицистом-марксистом Джоном Хоулендом. Он давал стандартную, в духе “новых левых”, оценку “Революции”, уделив основное внимание словам “лучше измените свои души”. “Мы протестуем не против плохих дядек, невротиков, голодных, а против репрессивной, порочной, авторитарной системы. Системы, которая бесчеловечна и аморальна. Она должна быть безжалостно уничтожена. В этой нашей мечте проявляется не жестокость и не безумие. Напротив, в ней проявляется самая что ни на есть страстная любовь. Любовь, которая не противостоит страданию, угнетению и унижениям, – это просто слюнтяйство и глупость”. К этому автор добавлял, что “’Стоунз’ это прекрасно понимают и в своей музыке отказываются примириться с системой, которая нас калечит”. Автор открытого письма доказывал Джону, что правящий класс “по-прежнему тебя ненавидит, потому что твои поступки смешны и сам ты – простой работяга, во всяком случае по происхождению, ты неуправляем и к тому же связался с азиаткой”. Письмо завершалось призывом: “Иди к нам!”.
На эту критику Джон ответил письмом, благодаря которому у него завязалась дружба с редактором “Блэк Дуорф” Тариком Али. Это произошло как раз тогда, когда он заинтересовался политической борьбой “новых левых”. Али возглавлял национальный комитет солидарности с Вьетнамом, который организовывал марши протеста у американского посольства. Впоследствии Тарик Али вспоминал, как вскоре после появления в журнале “открытого письма” в его рабочем кабинете зазвонил телефон: “Это Джон Леннон. Вы там нападаете на меня”.
“Это не нападение. Это дружеская критика, Джон, и если хочешь, можешь на неё ответить”, – сказал ему тогда Али. “Разумеется!” – согласился Джон».
Джон Хойланд: «В начале 1968 года, 17 марта, я принял участие в демонстрации против войны во Вьетнаме на Гросвенор-сквер в Лондоне. Масштаб и жестокость этой демонстрации застали страну врасплох.
В начале документального фильма “Революция 68” Лео Берли, посвященного 40-й годовщине беспорядков и последовавшему за ними выдающемуся году, есть несколько знаковых фотоснимков, которые делают понятными страсти на Гросвенор-сквер. На одном из этих фотоснимков изображена обнаженная вьетнамская девочка лет шести, бегущая по дороге, кожа её спины сожжена напалмом, сброшенным на её деревню американскими самолетами. Увидев этот фотоснимок, я содрогнулся от ужаса, как и тогда, когда впервые увидел их 40 лет назад. Это была первая в мире война, которую транслировали по телевидению. Люди на Гросвенор-сквер были очень разгневаны.
Этот гнев подпитывал политический радикализм, который в течение года становился всё шире и глубже, что привело к серии драматических столкновений с властями по всему миру. Крупные беспорядки произошли в Германии, Париже, Мехико, Бразилии, Токио и Чикаго. А в Чехословакии российские танки вошли в страну, чтобы заставить замолчать Пражскую весну во главе с Александром Дубчеком. То, что началось как протесты против войны во Вьетнаме, переросло в нечто гораздо более широкое. Речь шла о революции. Всё, что касается современного капиталистического общества, внезапно оказалось под вопросом.
“Будьте реалистами – требуйте невозможного”, – заявили парижские студенты во время майских демонстраций. В течение нескольких дней, пока они вели еженощные бои с полицией, в то время как коммунистические профсоюзы объявили национальную забастовку, появилось ощущение, что там может произойти революция. Моим личным вкладом в это движение стало создание с группой друзей культурной организации под названием “Агитпроп”. Работая у меня дома, мы составили список людей с такими навыками, как графический дизайн, которые могли бы быть полезны левым, в результате чего газета “Дейли Мейл” назвала нас агентством “толпы подкупленных хулиганов”. Мы также сформировали группу уличных театров (позже известную как “Красная лестница”), открыли мастерскую плакатов и книжный магазин и летом 1968 года устроили на Трафальгарской площади фестиваль искусств под названием “Тханг Лой”, что по-вьетнамски означает “победа”. Это был гигантский гамбургер из полистирола с изображением солдата в качестве начинки, а также музыка группы “Мик Фаррен Энд Дивиэнтс” (прим. – Мик Фаррен – британский журналист, литератор, музыкант и певец, в конце 1960-х годов возглавлявший психоделическую прото-панк-группу “Дивиэнтс” и принимавший активное участие в деятельности лондонского андеграундного сообщества. Мы также принимали участие в несанкционированных рекламных акциях, в том числе развернули перед телекамерами на лодочных гонках баннер с надписью: “Оксбридж гребёт, пока горит Вьетнам”.
В июне меня пригласили войти в правление революционной газеты “Черный карлик”. Названный в честь радикального издания 19 века, “Черный карлик” подтвердил преемственность своего предшественника, назвав свой первый выпуск “Том 13, номер 1”.
“Черный карлик” быстро зарекомендовал себя как специализированный журнал движения против войны во Вьетнаме с позиций политики новых левых. Общественно-политическая газета под редакцией Тарика Али, в то время видного участника Кампании солидарности Вьетнама и пылкого оратора, не стеснялась в выражениях. На первой полосе первого номера была размещена фотография ликующих студентов на майских мероприятиях в Париже, под заголовком: “Мы сражаемся, мы победим Париж, Лондон, Рим, Берлин”.
На обложке следующего номера было написано: “Студенты – новый революционный авангард”, и эта фраза вызвала апоплексию среди марксистов старой гвардии.
Потом последовало: “Не требуйте – захватывайте”. Ранее в том году Колледж искусств Хорнси был захвачен его студентами, которых, кстати, возглавлял нынешний министр труда Ким Хауэллс, требуя участия и более актуальной учебной программы. При активной поддержке “Черного карлика” последовали захваты в Колчестере, Халле, Брайтоне, Ковентри и Лондонской школе экономики.
Газета должна была выходить еженедельно, но это получалось нечасто, отчасти потому, что типографии отказывались её печатать. Запрещенная многими розничными торговцами, газета зависела от добровольных уличных торговцев, и у нас часто заканчивались деньги. Несмотря на это, какое-то время газета была блестящим и эффективным рупором бунтующей молодежи того времени.
Вскоре после того, как “Черный карлик” появилась на улицах, Джон Леннон написал песню “Революция” и записал её с “Битлз”. Я безмерно восхищался Ленноном и обожал “Битлз” с момента первых ликующих криков 1963 года. Их развитие в течение следующих пяти лет было необычайным, и каждая новая пластинка, которую они выпускали, казалось, каким-то образом отражала дух времени. Мик Джаггер написал песню “Уличный боец”, которая отражала бунтарские настроения 1968 года. Как отреагирует Леннон?
В музыкальном плане “Революция” была великолепна – Леннон в своём лучшем проявлении – но текст стал горьким разочарованием. Вместо того, чтобы идентифицировать себя с бунтарским брожением среди молодежи, он был настроен к нему враждебно. Он жаловался на “умы, которые ненавидят”. Он сказал: “Когда вы говорите о разрушении, разве вы не понимаете, что можете не можете на меня рассчитывать?” Прежде всего, он сказал: “Вы говорите, что это институт, вместо этого вам лучше освободить свой разум”. Эти чувства, возможно, соответствовали предыдущему году и мечтательному расширению сознания “Лета любви”, но всё получило развитие, и теперь такие слова казались совершенно неуместными.
Когда Леннона арестовали за употребление наркотиков в октябре 1968 года, я почувствовал, что неадекватность этой философии стала ещё более очевидной. Поэтому я написал “Открытое письмо Джону Леннону”, которое было опубликовано в номере журнала “Черный карлик” от 27 октября. В том же выпуске был представлен рукописный текст песни “Уличный боец”, подаренный нам Миком Джаггером. В своём письме я высокопарно произнес: “Может быть, теперь ты увидишь, с чем ты (мы) имеем дело. Это не испорченные люди. Это даже не невротическое расстройство или духовный голод. Мы столкнулись с репрессивной, порочной, авторитарной системой”.
Далее я сказал, что эту систему необходимо “безжалостно уничтожить”, и добавил: “Теперь ты понимаешь, что не так с ‘Революцией’? Эта пластинка не более революционна, чем ‘Дневник миссис Дейл’ (прим. – первый известный сериал на радио “Би-Би-Си”)”. Наконец, в своём высказывании, которое, кажется, разозлило его больше всего, я намекнул, что его музыка теряет остроту, в отличие от музыки “Стоунз”. В заключение я сказал: “Посмотри на общество, в котором мы живем, и спроси себя: почему? А потом приходи и присоединяйся к нам”».
Открытое письмо Джону Леннону, Джон Хойланд, “Черный карлик”, 27 октября 1968 года: «Дорогой Джон. Значит, они всё-таки прикончили тебя. Я не думал, что они когда-нибудь это сделают. Это неприятное осознавание, и я выражаю тебе своё сочувствие, если оно того стоит. Но я надеюсь, что ты не расстроишься из-за этого. На самом деле я надеюсь, что этот опыт поможет тебе понять некоторые вещи, к которым ты раньше, кажется, был слеп. Это звучит покровительственно, но я не могу придумать, как ещё это выразить.
Прежде всего, может быть, теперь ты увидишь, с чем ты (мы) имеем дело. Это не испорченные люди. Это даже не невротическое расстройство или духовный голод. Мы столкнулись с репрессивной, порочной, авторитарной системой, которая бесчеловечна и аморальна, потому что лишает 99% человечества права жить по-своему. Система, которая проучит тех, кто выходит за рамки и ведёт себя хоть немного не так, как того хотят власти.
Такая система – такое общество – настолько раздирается противоречиями, напряжением и несчастьем, что все отношения внутри неё становятся отравленными. И ты это знаешь. По собственному опыту ты знаешь, как мало контроля над своей жизнью имеют люди из рабочего класса. Ты знаешь, какое это больное, злое и жестокое дело – добиться “успеха” в такого рода крысиных бегах. Как в таком обществе может культивироваться любовь и доброта между людьми? Это невозможно. Разве ты не видишь этого? Эту систему необходимо изменить, прежде чем люди смогут жить полноценной, наполненной любовью жизнью, и ты сказал, что хотел бы этого.
Теперь ты понимаешь, что не так с “Революцией”? Эта пластинка не более революционна, чем “Дневник миссис Дейл”. Чтобы изменить мир, мы должны понять, что с ним не так. А потом – уничтожить. Безжалостно. Это не жестокость или безумие. Это одна из самых страстных форм любви. Потому что мы боремся со страданиями, угнетением, унижением – огромными последствиями несчастья, вызванными капитализмом. И любая “любовь”, которая не противопоставляет себя этому, грязна и неуместна.
Не существует такого понятия, как вежливая революция. Это не означает, что насилие всегда является правильным способом, или даже что ты обязательно должен появиться на следующих демонстрациях, потому что есть и другие способы бросить вызов этой системе. Но это означает понимание того, что правящий класс будет делать почти всё – убивать, пытать и разрушать, способствовать невежеству, апатии и эгоизму и сжигать детей в других странах – лишь бы не отдать свою власть. Что ты будете делать, когда “Эппл” станет такой же крупной компанией, как “Марк и Спенсер”, и однажды её сотрудники решат взять её на себя и управлять ею самостоятельно? Ты позволишь им сделать? Или ты вызовешь полицию – ведь ты бизнесмен, а бизнесмены должны защищать свои интересы?
И последнее. Ты пишешь замечательную, честную и красивую музыку, и то, что ты почувствовал необходимость притвориться, поступая так, ты всего лишь обманываешь людей, и это является показателем странного воздействия капитализма на тебя. В последнее время твоя музыка потеряла свою остроту, в то время, когда музыка “Стоунз” становится все сильнее и сильнее. Почему? Потому что мы живем в мире, который раскололся пополам. Раскол происходит между богатыми и бедными, сильными и бессильными. Ты можешь увидеть это здесь, в джунглях Вьетнама, в горах Южной Америки, в гетто США, и в университетах по всему миру. Это великая драма второй половины двадцатого века – битва за человеческое достоинство, которую ведут эксплуатируемые и обездоленные люди мира. “Стоунз”, которым в некоторой степени помог их опыт взаимоотношения с законом, поняли это, и они осознали, что жизнь и подлинность их музыки – совершенно независимо от их личной целостности – потребовали, чтобы они приняли участие в этой драме – что они отказались принять участие в этой драме – что они отказываются принять систему, которая портит нам жизнь. Ты делал это какое-то время, когда принимал кислоту – единственный раз в твоей карьере, когда ты выходил за рамки обычного нахального парня, рамки, в которые вас втиснул истеблишмент, и время, когда твоя музыка была на высоте. Но тебя не арестовали. Почему бы и нет, Джон? И тебе открылась возможность стать представителем не бунта, любви, поэзии или мистики, а Большого Бизнеса.
Но ведь они всё равно тебя ненавидят, даже если ты директор компании. Они ненавидят тебя, потому что ты ведёшь себя смешно, потому что ты принадлежишь к рабочему классу (по крайней мере, по происхождению), ты недисциплинирован, ты не служил в армии, и, прежде всего, ты встречаешься с чужестранкой. Итак, теперь это произошло.
Как я уже говорил, не стоит слишком расстраиваться по этому поводу. В несправедливом и коррумпированном обществе арест не является позором, и, конечно, никто из нас, левых, не будет думать о тебе плохо из-за этого. Но учись на этом, Джон. Посмотри на общество, в котором мы живем, и спроси себя: почему? А потом – приходи к нам. С уважением, Джон».
Тарик Али (левый общественный деятель троцкистского толка): «Наш первый прямой контакт с Ленноном в 1968 году был формальным. Я редактировал радикальный политико-культурный журнал “Черный карлик”. Мы опубликовали “Открытое письмо Джону Леннону” – жёсткую рецензию на его песню “Революция”, написанную Джоном Хойландом, нашим критиком музыки и популярной культуры. Тон письма, несомненно, был высокомерно-менторским, и мы думали, что он его проигнорирует. Но он ответил Джону Хойланду письмом, надеясь, что я его опубликую, что мы и сделали».
Джон Хойланд: «К нашему крайнему изумлению по поводу “Черного карлика”, Леннон ответит (3 декабря). Мы напечатали его письмо в номере журнала от 10 января 1969 года».
Из интервью Герхарда Дилгера с Тариком Али, 2017 год:
Тарик Али: В нашем журнале левого толка “Чёрный карлик” мы раскритиковали песню “Революция”, назвав её очень слабой. К нашему удивлению, в редакцию пришло письмо от Джона Леннона, которое мы опубликовали. Я попросил нашего музыкального критика ответить, после чего Леннон ответил мне. А потом он позвонил: “Эй, Тарик, мы что, собираемся продолжать перепалку на страницах твоей газеты? Почему бы тебе не зайти и не поболтать?”
Итак, мы встретились и пообщались. Это было очень интересно. Мой коллега Робин Блэкбёрн взял у него интервью, которое мы деликатно подредактировали. Он прочитал это и сказал: “Боже, в ваших устах я кажусь таким умным”. И ещё: “Вы уверены, что меня стоит публиковать в журнале? Потому что всё это очень серьёзно, и я не хочу, чтобы журнал потерял престиж”. Я ответил, чтобы он не говорил глупости, потому что мы просто продадим ещё некоторое количество журналов.
Герхарда Дилгера: Если говорить о Джаггере, то ты тот самый “уличный боец” из одноименной песни “Роллинг Стоунз”. Как это произошло? (прим. – песня “Уличный боец” (Street Fighting Man) группы “Роллинг Стоунз” – одна из самых политически активных песен Мика Джаггера и Кита Ричардса; утверждается, что Джаггер написал её о Тарике Али под впечатлением от того, как в 1968 году принял участие в антивоенном митинге у посольства США в Лондоне, во время которого конная полиция разгоняла толпу в 25 тысяч человек)
Тарик Али: Мик Джаггер часто приходил на наши демонстрации. Он был довольно интеллигентным человеком но придерживался ультралевых взглядов. Однажды во время демонстрации я сказал: “Успокойтесь, на нас уже нападают за то, что мы подрались с полицейскими у посольства США”. Поэтому он написал песню и записал её. “Би-Би-Си”, конечно, отказалась её ставить в эфир, поэтому он прислал мне кассеты с рукописным текстом песни. И он сказал: “Вот, пожалуйста, батенька. Ты же понимаешь, что ‘Би-Би-Си’ не будет её транслировать. Не мог бы ты поместить это в следующем выпуске ‘Черного карлика’?” И я сказал: “Хорошо”. И это был выпуск перед массовой демонстрацией против войны во Вьетнаме. Поэтому мы поместили это на обложку, потому что у нас была статья и от Энгельса. Поэтому мы написали: “Энгельс и Джаггер в уличных боях”, и ему это очень понравилось. Так песня пошла в народ.
Интервью Тарика Али и Робина Блэкбёрна с Джоном Ленноном и Йоко Оно, 21 января 1971 года:
Тарик Али: Твой последний альбом и твои недавние публичные заявления, особенно интервью журналу “Роллинг Стоун”, свидетельствуют о том, что твои взгляды становятся всё более радикальными и политическими. Когда это начало происходить?
Джон: Знаете, я всегда был политически настроен и выступал против существующего положения вещей. Когда воспитывают так, как меня, то это довольно просто – ненавидеть и бояться полицию как естественного врага и презирать армию как нечто, что забирает всех и оставляет где-то умирать. Я имею в виду, что это естественно для рабочего класса, хотя это начинает исчезать, когда становишься старше, заводишь семью и тебя поглощает система. Что касается меня, то я никогда не был сторонником политики, хотя религия, как правило, отодвигала её на второй план в мои “кислотные” годы; это было где-то в 65-м или 66-м. И эта религия была прямым следствием всего этого дерьма с суперзвёздами – религия была выходом из моего подавления. Я подумал: “Ну, в жизни ведь есть что-то ещё, не так ли? Это ведь не то, что нужно, правда ведь?”
Но, знаете, я всегда был в некотором роде политиком. В двух книгах, которые я написал, несмотря на то, что они были написаны в духе Джойса, много нападок на религию, и есть пьеса о рабочем и капиталисте. Я с детства высмеивал систему. В школе я выписывал журналы и раздавал их всем желающим. Я был очень чувствителен к классу, как сказали бы они, с чувством юмора, потому что понимал, что со мной случилось, и я знал о классовых репрессиях, обрушившихся на нас – это был грёбаный факт, но в мире ураганных Битлов об этом забыли, я на какое-то время отдалился от реальности.
Тарик Али: Как ты думаешь, что стало причиной успеха твоей музыки?
Джон: Ну, в то время считалось, что рабочие прорвались, но, оглядываясь назад, я понимаю, что это была такая же фиктивная сделка, которую они заключили с чёрными, это было всё равно, что позволить чёрным быть бегунами, боксерами или артистами. Это тот выбор, который они тебе предоставляют – теперь отдушина в том, чтобы быть поп-звездой, и именно об этом я говорю в альбоме “Герой рабочего класса”. Как я сказал журналу “Роллинг Стоун”, власть принадлежит тем же людям, классовая система ничуть не изменилась. Конечно, сейчас много людей разгуливает с длинными волосами, и есть модные ребята из среднего класса в красивой одежде. Но ничего не изменилось, за исключением того, что мы все немного приоделись, оставив тех же ублюдков заправлять всем.
Робин Блэкбёрн: Конечно, классовость – это то, с чем американские рок-группы ещё не сталкивались.
Джон: Потому что все они принадлежат к среднему классу и буржуа и не хотят этого показывать. На самом деле они боятся рабочих, потому что рабочие в Америке, похоже, в основном придерживаются правых взглядов. Но если эти группы среднего класса поймут, что происходит и что сделала классовая система, то они должны репатриировать людей и выбраться из всего этого буржуазного дерьма.
Тарик Али: Когда ты начал отказываться от навязанной тебе роли Битла?
Джон: Даже во времена расцвета “Битлз” я пытался выступать против этого, как и Джордж. Мы несколько раз ездили в Америку, и Эпстайн всегда пытался нас обязать, чтобы мы ничего не говорили о Вьетнаме. И вот настал момент, когда мы с Джорджем сказали: “Послушай, когда они спросят в следующий раз, мы скажем, что нам не нравится эта война и мы считаем, что они должны немедленно убираться оттуда”. Что мы и сделали. В то время это был довольно радикальный поступок, особенно для “Потрясающей четвёрки”. Это была первая возможность, которой я лично воспользовался, чтобы немного помахать флагом.
Но следует отметить, что я всегда чувствовал себя подавленным. На нас всех оказывали такое давление, что у нас практически не было возможности выразить себя, особенно при таком темпе работы, постоянных гастролях и постоянном заточении в кокон мифов и грёз. Это довольно сложно, когда ты Цезарь, и все говорят, какой ты замечательный, и предлагают тебе всякие яства и девушек, довольно сложно вырваться из этого состояния и сказать: “Ну, я не хочу быть королём, я хочу быть настоящим”. Так что, вторым моим политическим поступком было то, что я заявил: “‘Битлз’ более значимы, чем Иисус”. Это произвело фурор, за это меня чуть не пристрелили в Америке. Это стало большой травмой для всех тех, кто следовал за нами. До тех пор существовала негласная политика не отвечать на деликатные вопросы, хотя я всегда читал газеты, ну, политические новости.
Постоянное осознание того, что происходит, заставляло меня стыдиться того, что я ничего не говорил. Я взорвался, потому что больше не мог играть в эту игру, это было просто невыносимо для меня. Конечно, поездка в Америку ещё больше укрепила мои позиции, тем более что там шла война. В некотором смысле мы оказались троянским конем. “Потрясающая четвёрка” быстро поднялась на вершину, а затем запела о наркотиках и сексе, а потом я начал увлекаться всё более и более тяжёлыми веществами, и именно тогда они начали нас опускать.
Робин Блэкбёрн: Не было ли двойной нагрузки в том, что вы делали с самого начала?
Джон: Да, ну, первое, что мы сделали, это заявили всему миру о том, что мы ливерпульцы, и сказали: “Это нормально – быть из Ливерпуля и так говорить”. Раньше всем, кто добивался успеха в Ливерпуле, таким как Тед Рэй, Томми Хэндли, Артур Аски, приходилось избавляться от акцента, чтобы попасть на “Би-Би-Си”. Они были всего лишь комиками, но именно они появились из Ливерпуля до нас. Мы отказались играть в эту игру. После того, как “Битлз” появились на сцене, все начали говорить с ливерпульским акцентом.
Тарик Али: В каком-то смысле ты даже тогда думал о политике, когда, казалось, готовился к революции?
Джон: Ну, конечно, “Революция”. Было две версии этой песни, но андеграундные левые подхватили только ту, в которой говорилось “на меня не рассчитывайте”. В оригинальной же версии, которая попала на пластинку, сказано “рассчитывайте на меня”; я вставил обе версии, потому что не был уверен. Была и третья версия [“Революции”], которая была просто абстракцией, с конкретной музыкой, своего рода лупами (прим. – петли магнитной ленты со звуковыми эффектами) и криками людей (прим. – конкретная музыка – музыкальное произведение, создаваемые посредством записи на магнитофонную ленту природных звучаний, шумов, которые могут подвергаться различным акустическим преобразованиям и смешиваться; изобретатель конкретной музыки – французский инженер-акустик Шеффер). Я думал, что изображаю звуком революцию, но, знаете, я допустил ошибку. Ошибка заключалась в том, что это была антиреволюция.
В версии, выпущенной в качестве сингла, я сказал: “когда вы говорите о разрушении, можете на меня не рассчитывать”. Я не хотел, чтобы меня убивали. На самом деле я не так уж много знал о маоистах, но я просто знал, что их, казалось, было так мало, и всё же они раскрашивали себя в зелёный цвет и стояли перед полицией, ожидая, когда их перестреляют. Я просто подумал, что это было неубедительно, понимаете. Я думал, что первые коммунисты-революционеры лучше координировали свои действия и не ходили вокруг да около и не кричали об этом. Вот что я чувствовал – я задал вопрос. Как представитель рабочего класса, я всегда интересовался Россией и Китаем и всем, что связано с рабочим классом, даже несмотря на то, что я играл в капиталистические игры.
Одно время я был настолько погружен в религиозную чушь, что называл себя христианским коммунистом, но, как говорит Янов (прим. – Артур Янов – американский психолог и психотерапевт; автор теории первичной терапии, созданной на основе курса “Первобытного крика”), религия – это узаконенное безумие. Именно терапия избавила меня от всего этого и заставила почувствовать мою собственную боль.
Робин Блэкбёрн: Как зовут этого психоаналитика, к которому ты ходил?
Джон: Янов.
Робин Блэкбёрн: Кажется, у его идей есть что-то общее с идеями Лэйнга в том, что он хочет не примирить людей с их страданиями, приспособить их к миру, а скорее заставить их взглянуть в лицо его причинам?
Джон: Ну, его фишка в том, чтобы почувствовать боль, которая накапливалась в тебе с самого детства. Мне пришлось это сделать, чтобы по-настоящему развеять все религиозные мифы. Во время терапии вы по-настоящему ощущаете каждый болезненный момент своей жизни – это мучительно, вы вынуждены осознавать, что ваша боль, из-за которой вы просыпаетесь в страхе, с колотящимся сердцем, на самом деле ваша, а не результат действий кого-то с небес. Это результат работы ваших родителей и вашего окружения.
Когда я осознал это, всё встало на свои места. Эта терапия заставила меня покончить со всем этим дерьмом, связанным с Богом. Все мы, взрослея, сталкиваемся со слишком сильной болью. Хотя мы и подавляем её, она всё ещё присутствует. Самая страшная боль – это когда ты никому не нужен, когда осознаешь, что ты не нужен своим родителям так, как ты нуждаешься в них. Когда я был ребёнком, я переживал моменты, когда не хотел видеть уродство, не хотел видеть, что ты никому не нужен. Это отсутствие любви отразилось в моих глазах и в моём сознании. Янов не просто говорит вам об этом, но и заставляет вас почувствовать это – как только вы снова позволите себе чувствовать, вы сделаете бо́льшую часть работы сами. Когда вы просыпаетесь и ваше сердце колотится, как барабанная дробь, или вы чувствуете напряжение в спине, или у вас возникает какая-то другая проблема, вы должны позволить своему разуму переключиться на боль, и боль сама по себе вызовет воспоминание, которое изначально заставило вас подавить её в своём теле. Таким образом, боль направляется в нужное русло, а не подавляется снова, как это происходит, когда вы принимаете таблетку или принимаете ванну, говоря себе: “Хорошо, я это переживу”. Большинство людей направляют свою боль на Бога, мастурбацию или какую-то мечту о том, чтобы достичь этого.
Терапия похожа на очень медленное кислотное воздействие, которое естественным образом происходит в вашем организме. Знаете, об этом трудно говорить, потому что ты чувствуешь, что “я – это боль”, и это звучит как-то произвольно, но боль для меня теперь имеет другое значение, потому что я физически ощутил все эти экстраординарные репрессии. Это было всё равно что снять перчатки и впервые ощутить собственную кожу. Мне немного тяжело говорить об этом, но я не думаю, что вы сможете понять это, пока не пройдете через это, хотя я постараюсь изложить кое-что из этого на альбоме. Но для меня, во всяком случае, всё это было частью того, чтобы отказаться от веры в Бога или в образ отца. Смотреть правде в глаза, вместо того чтобы постоянно искать какие-то райские кущи.
Робин Блэкбёрн: Считаешь ли ты семью в целом источником этих вытеснений в подсознание?
Джон: Знаете, моя семья – это особый случай. Мои отец и мать расстались, и я никогда не видел своего отца до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет, да и с матерью я виделся нечасто. Но у Йоко были родители, и это было то же самое…
Йоко: Возможно, человек чувствует себя более уязвимым, когда рядом родители. Это как если бы ты был голоден, и тебе было бы хуже съесть символ чизбургера, чем не съесть его вообще. Это не принесёт никакой пользы. Я часто жалею, что моя мама не умерла, чтобы, по крайней мере, я могла получить сочувствие от кого-нибудь из людей. Но она была такой прекрасной матерью.
Джон: А семья Йоко принадлежала к среднему классу Японии, но это всё те же вытеснения в подсознание. Хотя я думаю, что люди из среднего класса переживают самую большую травму, если у них красивые родители, улыбчивые и нарядные. Именно им труднее всего сказать: “Прощай, мамочка, прощай, папочка”.
Тарик Али: Какое отношение всё это имеет к твоей музыке?
Джон: Искусство – это всего лишь способ выразить боль. Я имею в виду, что причина, по которой Йоко делает такие необычные вещи, в том, что она пережила невероятную боль.
Робин Блэкбёрн: Многие песни “Битлз” были посвящены детству…
Джон: Да, в основном это относится ко мне…
Робин Блэкбёрн: Хотя они были очень хороши, чего-то всегда не хватало…
Джон: Это было бы реальностью, это было бы недостающим элементом. Потому что я никогда по-настоящему не был желанным. Единственная причина, по которой я стал звездой – это моя подавленность. Ничто другое не заставило бы меня пройти через всё это, если бы я был “нормальным”.
Йоко: …и счастливым.
Джон: Единственная причина, по которой я стремился к этой цели – это то, что я хотел сказать: “Теперь, мамочка-папочка, вы будете любить меня?
Тарик Али: Но затем ты добился успеха, о котором большинство людей и мечтать не могут…
Джон: О, Господи Иисусе, это было настоящее подавление. Я имею в виду, что нам пришлось проходить через унижение за унижением со стороны среднего класса, шоу-бизнеса, лордов-мэров и всего такого. Они были такими снисходительными и глупыми. Все пытались нас использовать. Для меня это было особым унижением, потому что я никогда не мог держать рот на замке, и мне всегда приходилось быть пьяным или накачанным наркотиками, чтобы противостоять этому давлению. Это был настоящий ад.
Йоко: Знаете, это лишало его какого-либо реального опыта.
Джон: Это было очень печально. Я имею в виду, если не считать первых впечатлений от работы над альбомом – волнения от первого альбома номер один, первой поездки в Америку. Сначала у нас была какая-то цель, например, стать такими же известными, как Элвис. Двигаться вперед было здорово, но на самом деле достижение этой цели было большим разочарованием. Я обнаружил, что мне постоянно приходится угождать людям, которых я всегда ненавидел, когда был ребёнком. Это начало возвращать меня к реальности. Я начал понимать, что все мы подавлены, и именно поэтому я хотел бы что-то с этим сделать, хотя и не уверен, где моё место.
Робин Блэкбёрн: Ну, в любом случае, политика и культура связаны, не так ли? Я имею в виду, что на данный момент рабочих подавляет культура, а не оружие…
Джон: …они накачаны наркотиками.
Робин Блэкбёрн: И культура, которая их создаёт – это то, что артист может создать или разрушить.
Джон: Это то, что я пытаюсь сделать на своих альбомах и в этих интервью. Я пытаюсь повлиять на всех людей, на которых я могу повлиять. Все те, кто всё ещё пребывает во власти мечты и просто ставит перед собой большой вопросительный знак. Кислотный сон закончился, вот что я пытаюсь им сказать.
Робин Блэкбёрн: Знаешь, даже в прошлом люди использовали песни “Битлз” и добавляли к ним новые слова. У “Жёлтой подводной лодки”, например, было несколько версий. Песня, которую обычно пели бастующие, начиналась словами “Мы все живём на хлебе и маргарине”. В Лондонской школе экономики у нас была версия, которая начиналась словами “Мы все живем в красной лондонской школе экономики”.
Джон: Мне это нравится. И я наслаждался, когда толпы болельщиков в первые дни пели “А теперь все вместе” – это была ещё одна песня. Я также был рад, когда движение в Америке подхватило “Дайте миру шанс”, потому что я написал её именно с этой целью. Я надеялся, что вместо того, чтобы петь “Мы преодолеем” из 1800 года или что-то в этом роде, они споют что-нибудь современное. Уже тогда я чувствовал себя обязанным написать песню, которую люди будут петь в пабе или на демонстрации. Вот почему я хотел бы сейчас сочинять песни для революции.
Робин Блэкбёрн: У нас есть всего несколько революционных песен, и они были написаны в девятнадцатом веке. Ты находишь что-нибудь в наших музыкальных традициях, что можно было бы использовать для революционных песен?
Джон: Когда я начинал, рок-н-ролл сам по себе был революцией для людей моего возраста и положения. Нам нужно было что-то громкое и ясное, чтобы прорваться сквозь бесчувственность и подавление, которые обрушивались на нас, детей. Поначалу мы немного осознавали, что подражаем американцам. Но мы углубились в музыку и обнаружили, что это наполовину белый кантри-энд-вестерн, а наполовину чёрный ритм-энд-блюз. Большинство песен были из Европы и Африки, и теперь они возвращались к нам. Многие из лучших песен Дилана были написаны в Шотландии, Ирландии или Англии. Это был своего рода культурный обмен.
Хотя, должен сказать, что для меня более интересными были песни чернокожих, потому что они были более простыми. В них вроде как говорилось о том, чтобы потрясти своей задницей или членом, что на самом деле было новшеством. А ещё была область музыки, в которой в основном выражалась боль, которую испытывали. Когда нельзя выразить себя интеллектуально, поэтому пришлось в двух словах рассказать о том, что происходит. А потом был “городской блюз”, и многое из него было о сексе и драках. Во многом это было самовыражением, но только в последние несколько лет это полностью выразило себя с помощью “Власти чёрным”, как, например, Эдвин Старр, записавший военную песню (прим. – американский певец в стиле соул; наибольшую известность получил в 1970 году, выпустив пацифистский гимн “Война” (War), направленный против войны во Вьетнаме). До этого многие чернокожие певцы всё ещё мучились с этой проблемой Бога; часто это звучало как “Бог спасёт нас”. Но на протяжении всего этого времени чёрные пели просто и непосредственно о своей боли, а также о сексе, и именно поэтому мне это нравится.
Робин Блэкбёрн: Ты говоришь, что музыка в стиле кантри-энд-вестерн основана на европейских народных песнях. Разве эти народные песни иногда не являются довольно ужасными вещами, в которых говорится о потерях и поражении?
Джон: В детстве мы все были против народных песен, потому что они были для среднего класса. Всё это были студенты колледжа в больших шарфах и с кружками пива в руках, которые пели народные песни так называемыми “ла-ди-да” и пели “Я работал на шахте в Нью-касл-ле” и всё такое прочее. Знаете, настоящих фолк-певцов было очень мало, хотя мне немного нравился Доминик Биэн, и в Ливерпуле можно было услышать кое-что интересное. Просто иногда по радио или телевидению звучат очень старые записи, на которых настоящие рабочие в Ирландии или ещё где-нибудь поют эти песни, и сила их просто фантастическая. Но в основном фолк-музыка – это люди с приторными голосами, которые пытаются оживить что-то старое и мёртвое. Всё это немного скучно, как балет: дело меньшинства продолжает меньшинство. Сегодняшняя народная песня – это рок-н-ролл. Несмотря на то, что она была написана в Америке, в конечном счете это не так уж важно, потому что мы написали свою собственную музыку, и это всё изменило.
Робин Блэкбёрн: Твой альбом, Йоко, кажется, сочетает в себе современную авангардную музыку и рок-музыку. Я хотел бы поделиться с тобой идеей, которая пришла мне в голову, когда я его слушал. Ты объединяешь повседневные звуки, такие как шум поезда, в музыкальную композицию. Это, по-видимому, требует эстетического измерения повседневной жизни, настаивает на том, что искусство не должно быть заключено в тюрьму музеев и галерей, не так ли?
Йоко: Именно так. Я хочу побудить людей ослабить давление, дав им что-то, с чем можно работать, на что можно опираться. Они не должны бояться создавать себя сами – вот почему я делаю всё очень открыто, предлагая людям что-то делать, как в моей книге [“Грейпфрут”]. Потому что, по сути, в мире есть два типа людей: люди, которые уверены в себе, потому что знают, что у них есть способность творить, и люди, которые были деморализованы, которые не уверены в себе, потому что им сказали, что у них нет творческих способностей, а они должны просто выполнять приказы. Истеблишменту нравятся люди, которые не берут на себя никакой ответственности и не могут уважать себя.
Робин Блэкбёрн: Полагаю, рабочий контроль как раз в этом и заключается.
Джон: Разве они не пробовали что-то подобное в Югославии? Там нет русских. Я бы хотел поехать туда и посмотреть, как это работает.
Тарик Али: Что ж, так оно и есть; они пытались порвать со сталинскими порядками. Но вместо того, чтобы разрешить неограниченный рабочий контроль, они усилили политическую бюрократию. Это, как правило, подавляло инициативу рабочих, и они также регулировали всю систему с помощью рыночного механизма, который порождал новое неравенство между регионами.
Джон: Кажется, все революции заканчиваются культом личности – даже китайцам, похоже, нужен кто-то вроде отца. Я думаю, что это происходит и на Кубе, с Че и Фиделем. При коммунизме западного образца нам пришлось бы создать у рабочих почти воображаемый образ самих себя в качестве отца.
Робин Блэкбёрн: Это довольно крутая идея – рабочий класс сам становится Героем. Пока это не стало новой утешительной иллюзией, не стало реальной властью рабочих. Если вашей жизнью управляет капиталист или бюрократ, вам нужно компенсировать это иллюзиями.
Йоко: Люди должны верить в себя.
Тарик Али: Это жизненно важный момент. Рабочий класс должен быть уверен в себе. Этого нельзя сделать только с помощью пропаганды – рабочие должны двигаться, захватить свои собственные фабрики и послать капиталистов подальше. Именно это начало происходить в мае 1968 года во Франции, когда рабочие начали ощущать свою силу.
Джон: Но Коммунистическая партия оказалась не на высоте, не так ли?
Робин Блэкбёрн: Нет, это не так. С десятью миллионами рабочих, они могли бы привести к одной из тех огромных демонстраций, которые произошли в центре Парижа, к массовому захвату всех правительственных зданий и сооружений, заменив де Голля новым институтом народной власти, таким как коммуна или первоначальные Советы – это положило бы начало настоящей революции, но Коммунистическая партия Франции испугалась этого. Они предпочли действовать на самом верху, вместо того чтобы поощрять работников к тому, чтобы они сами проявляли инициативу.
Джон: Замечательно, но тут, знаете ли, возникает проблема. Все революции происходили, когда Фидель, или Маркс, или Ленин, или кто там ещё, которые были интеллектуалами, могли достучаться до рабочих. Они собрали большое количество людей, и рабочие, казалось, понимали, что находятся в угнетённом состоянии. Они ещё не пришли в себя здесь, они всё ещё верят, что автомобиль и телевизор – это выход. Вам следует привлечь этих студентов, придерживающихся левых взглядов, к разговорам с рабочими, вам следует привлечь школьников к “Красному кроту” (прим. – в марте 1970 года в Международная марксистская группе, которая была частью издательской деятельности журнала “Чёрный карлик”, произошёл раскол в редакционной коллегии из-за вопросов ленинизма; была основана газета “Красный крот”, которую Тарик Али редактировал вместе с редакционной коллегией, имевшей большинство в Международной марксистской группе; “Красный крот” была “революционной интернационалистской” газетой, на страницах которой публиковался широкий спектр левых взглядов и мнений).
Тарик Али: Ты совершенно прав, мы пытались это сделать, и нам следует сделать больше. Новый законопроект о трудовых отношениях, который пытается внести правительство, помогает всё большему числу работников осознать, что происходит.
Джон: Не думаю, что этот законопроект может сработать. Я не думаю, что они смогут провести его в жизнь. Я не думаю, что рабочие будут с ним сотрудничать. Полагаю, что правительство Вильсона было большим разочарованием, но в с Хитом дела обстоят еще хуже (прим. – Гарольд Вильсон – премьер-министр Великобритании с 1964 по 1970 год; Эдвард Хит – с 1970 по 1974 год). Андерграунд подвергается преследованиям, чернокожие активисты теперь даже не могут жить в собственных домах, и они продают всё больше оружия южноафриканцам. Как сказал Ричард Невилл, разница между Уилсоном и Хитом может быть всего шириной в дюйм, но именно в этом дюйме мы живем.
Тарик Али: Я ничего об этом не знаю; лейбористы проводили расистскую иммиграционную политику, поддерживали войну во Вьетнаме и надеялись принять новое законодательство против профсоюзов.
Робин Блэкбёрн: Возможно, это правда, что мы живем в дюйме от разницы между лейбористами и консерваторами, но до тех пор, пока мы живем в дюйме от них, мы будем бессильны и не сможем ничего изменить. Если Хит заставляет нас сдвинуться с этого места, возможно, он оказывает нам услугу, сам того не желая.
Джон: Да, я тоже думал об этом. Это загоняет нас в угол, поэтому мы должны выяснить, что происходит с другими людьми. Я читаю “Морнинг Стар” [коммунистическую газету], чтобы понять, есть ли хоть какая-то надежда, но кажется, что это девятнадцатый век; кажется, что она написана для отставных либералов среднего возраста. Мы должны стараться достучаться до молодых рабочих, потому что именно тогда вы наиболее идеалистичны и меньше всего боитесь.
Каким-то образом революционеры должны обратиться к рабочим, потому что рабочие не хотят обращаться к ним. Но трудно понять, с чего начать; мы все попадаем пальцем в землю. Проблема для меня в том, что по мере того, как я становился более реальным, я отдалялся от большинства представителей рабочего класса – знаете, им нравится Энгельберт Хампердинк. Именно студенты сейчас покупают нас, и в этом проблема. Теперь “Битлз” – это четыре отдельных человека, и у нас нет того влияния, которое было, когда мы были вместе.
Робин Блэкбёрн: Теперь вы пытаетесь плыть против течения буржуазного общества, что гораздо сложнее.
Джон: Да, они владеют всеми газетами и контролируют их распространение и рекламу. Когда мы появились, только “Декка”, “Филипс” и “И-Эм-Ай” могли по-настоящему спродюсировать альбом для нас. Чтобы попасть в студию звукозаписи, нужно было пройти через всю их бюрократию. Мы были в таком скромном положении, что у нас было не более двенадцати часов на запись целого альбома, чем мы и занимались в первые дни.
Даже сейчас всё так же: если ты неизвестный артист, тебе повезло, если ты сможешь провести в студии хотя бы час – это иерархия, и если у тебя нет хитов, тебя больше не записывают. И они контролируют продажи. Мы пытались изменить это с помощью “Эппл”, но в итоге потерпели неудачу. Они по-прежнему всё контролируют. “И-Эм-Ай” уничтожила наш альбом “Два девственника”, потому что он им не понравился. В последнем альбоме они подвергли цензуре слова песен, напечатанные на обложке. Грёбаные глупость и лицемерие – они позволяют мне спеть это, но не смеют позволить, чтобы это прочитали. Безумие.
Робин Блэкбёрн: Хотя сейчас вы привлекаете меньше людей, возможно, эффект будет более концентрированным.
Джон: Да, я думаю, это может быть так. Начнём с того, что представители рабочего класса отреагировали на нашу открытость в вопросах секса. Они боятся наготы, их это подавляет, как и других людей. Возможно, они думали: “Пол хороший парень, он не доставляет хлопот”. Кроме того, когда мы с Йоко поженились, мы начали получать ужасные расистские письма – ну, знаете, в которых меня предупреждали, что она перережет мне горло. В основном они приходили от военных, живущих в Олдершоте. Офицеры.
Сейчас рабочие относятся к нам более дружелюбно, так что, возможно, это меняется. Мне кажется, что студенты сейчас достаточно проснулись, чтобы попытаться разбудить своих коллег-рабочих. Если вы не передадите им свою осведомленность, они снова закроются. Вот почему основная потребность студентов состоит в том, чтобы пообщаться с рабочими и убедить их, что они не несут полную чушь. И, конечно, трудно понять, что на самом деле думают рабочие, потому что капиталистическая пресса всегда цитирует только таких рупоров, как Вик Физер (прим. – генеральный секретарь профсоюзного конгресса). Так что единственное, что остается – это поговорить с ними напрямую, особенно с молодыми рабочими. Мы должны начать с них, потому что они знают, что им придётся нелегко. Вот почему в альбоме я рассказываю о школе. Я хочу подстрекать людей нарушать рамки, быть непослушными в школе, высовывать языки, оскорблять власть имущих.
Йоко: На самом деле нам очень повезло, потому что мы с Джоном можем создавать свою собственную реальность, но мы знаем, что самое важное – это общаться с другими людьми.
Джон: Чем больше мы сталкиваемся с реальностью, тем больше понимаем, что нереальность – это главная программа дня. Чем более реальными мы становимся, тем больше подвергаемся оскорблениям, и это в некотором смысле радикализирует нас, как будто нас загоняют в угол. Но было бы лучше, если бы нас было больше.
Йоко: Мы не должны придерживаться традиций в общении с людьми, особенно с представителями истеблишмента. Мы должны удивлять людей, говоря что-то новое совершенно по-новому. Коммуникация такого рода может обладать фантастической силой, если вы не делаете только то, чего от вас ожидают.
Робин Блэкбёрн: Коммуникация жизненно важна для создания движения, но, в конечном счете, она бессильна, если вы не развиваете общественную силу.
Йоко: Мне становится очень грустно, когда я думаю о Вьетнаме, где, кажется, нет иного выбора, кроме насилия. Это насилие продолжается веками, увековечивая себя. В наш век, когда общение происходит так быстро, мы должны создавать другие традиции, традиции создаются каждый день. Пять лет назад это было все равно, что сто лет назад. Мы живём в обществе, у которого нет истории. У такого общества нет прецедента, поэтому мы можем сломать старые стереотипы.
Тарик Али: Ни один правящий класс за всю историю не отказывался от власти добровольно, и я не вижу, чтобы это менялось.
Йоко: Но насилие – это не просто концептуальная вещь, знаете ли. Я видела передачу об одном парне, который вернулся из Вьетнама – он потерял своё тело ниже пояса. Он был просто куском мяса, и он сказал: “Что ж, думаю, это был хороший опыт”.
Джон: Он не хочет смотреть правде в глаза, он не хочет думать, что всё это было напрасно.
Йоко: Но подумайте о насилии, это может случиться с вашими детьми.
Робин Блэкбёрн: Но, Йоко, люди, которые борются против угнетения, подвергаются нападкам со стороны тех, кто кровно заинтересован в том, чтобы ничего не менялось, тех, кто хочет защитить свою власть и богатство. Посмотрите на людей в Богсайде и Фоллс-Роуд в Северной Ирландии; на них безжалостно напала специальная полиция, потому что они начали демонстрацию в защиту своих прав. Однажды ночью в августе 1969 года семь человек были застрелены, а тысячи изгнаны из своих домов. Разве у них не было права защищаться?
Йоко: Вот почему нужно попытаться решить эти проблемы до того, как возникнет подобная ситуация.
Джон: Да, но что вы делаете, когда это происходит, что вы делаете?
Робин Блэкбёрн: Насилие народа против своих угнетателей всегда оправдано. Этого нельзя избежать.
Йоко: Но в некотором смысле новая музыка показала, что новые каналы коммуникации могут изменить ситуацию.
Джон: Да, но, как я уже сказал, на самом деле ничего не изменилось.
Йоко: Что ж, кое-что изменилось, и к лучшему. Всё, что я хочу сказать, это то, что, возможно, мы сможем совершить революцию без насилия.
Джон: Но вы не сможете взять власть без борьбы.
Тарик Али: Это самое главное.
Джон: Потому что, когда дело доходит до сути, они не дают людям никакой власти; они дают им все права выступать и танцевать, но никакой реальной власти.
Йоко: Дело в том, что даже после революции, если люди не будут верить в себя, у них возникнут новые проблемы.
Джон: После революции встаёт проблема сохранения существующего порядка вещей, устранения всех различных точек зрения. Вполне естественно, что у революционеров должны быть разные решения, что они должны разделиться на разные группы, а затем провести реформы, такова диалектика, не так ли, но в то же время им нужно объединиться против врага, чтобы укрепить новый порядок. Не знаю, каков будет ответ; очевидно, Мао осознаёт эту проблему и продолжает действовать.
Робин Блэкбёрн: Опасность заключается в том, что после создания революционного государства вокруг него, как правило, формируется новая консервативная бюрократия. Эта опасность возрастает, если революция изолирована империализмом и существует материальный дефицит.
Джон: Как только новая власть придёт к власти, им придется установить новый статус-кво, просто чтобы фабрики и поезда продолжали функционировать.
Робин Блэкбёрн: Да, но репрессивная бюрократия не обязательно управляет фабриками или поездами лучше, чем это могли бы сделать рабочие при системе революционной демократии.
Джон: Да, но в каждом из нас есть буржуазные инстинкты, мы все устаём и чувствуем необходимость немного расслабиться. Как вам удается поддерживать всё в рабочем состоянии и поддерживать революционный пыл после того, как вы достигли того, к чему стремились? Конечно, Мао поддерживал их в Китае, но что происходит после того, как Мао уходит? Кроме того, он использует культ личности. Возможно, это необходимо; как я уже сказал, всем, похоже, нужен отец.
Но я читал воспоминания Хрущёва. Знаю, что он парень хоть куда, но, похоже, он считает, что создавать культ личности – это плохо; это, похоже, не является частью основной коммунистической идеей. Тем не менее, люди есть люди, и в этом трудность. Если бы мы захватили Британию, то нам пришлось бы избавляться от буржуазии и поддерживать в людях революционное настроение.
Робин Блэкбёрн: В Британии, если мы не сможем создать новую народную власть – а здесь это, по сути, означало бы власть трудящихся – действительно контролируемую массами и подотчетную им, то мы вообще не сможем совершить революцию. Только по-настоящему сильная власть трудящихся может разрушить буржуазное государство.
Йоко: Вот почему всё будет по-другому, когда к власти придет молодое поколение.
Джон: Полагаю, что для того, чтобы молодёжь здесь по-настоящему воодушевилась, многого не потребуется. Нужно дать им полную свободу действий, чтобы они могли нападать на местные советы или уничтожать школьную администрацию, как это делают студенты, которые подавляют давление в университетах. Это уже происходит, хотя люди должны чаще собираться вместе. И женщины тоже очень важны, у нас не может быть революции, которая не вовлекает женщин и не освобождает их. Это такой тонкий способ, которым вас учат мужскому превосходству. Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что моя мужественность ограничивает возможности Йоко в определенных областях. Она ярая сторонница свободы и быстро показала мне, где я ошибаюсь, хотя мне казалось, что я просто веду себя естественно. Вот почему мне всегда интересно знать, как люди, называющие себя радикалами, относятся к женщинам.
Робин Блэкбёрн: Среди левых всегда было по меньшей мере столько же мужского шовинизма, сколько и где бы то ни было ещё, хотя подъём борьбы за освобождение женщин помогает с этим разобраться.
Джон: Это нелепо. Как вы можете говорить о власти с людьми, если не понимаете, что люди – это представители обоих полов?
Йоко: Вы не можете любить кого-то, если не находитесь с ним в равном положении. Многим женщинам приходится цепляться за мужчин из-за страха или неуверенности, и это не любовь – по сути, именно поэтому женщины ненавидят мужчин…
Джон: …и наоборот.
Йоко: Так что, если у вас дома есть рабыня, как вы можете ожидать, что совершите революцию за пределами дома? Проблема женщин в том, что если мы пытаемся быть свободными, то, естественно, становимся одинокими, потому что очень многие женщины готовы стать рабынями, а мужчины обычно предпочитают это. Поэтому всегда приходится рисковать: “Неужели я потеряю своего мужчину?” Это очень печально.
Джон: Конечно, до того, как я встретил её, Йоко была за равноправие. Ей пришлось пробивать себе дорогу в мире мужчин – в мире искусства полностью доминируют мужчины, – поэтому, когда мы встретились, она была полна революционного рвения. По этому поводу никогда не возникало вопросов: у нас должны были быть отношения пятьдесят на пятьдесят, иначе их не было бы. Я быстро это усвоил. Более двух лет назад она опубликовала в “Нова” статью о женщинах, в которой написала: “Женщина – это ниггер нашего мира”.
Робин Блэкбёрн: Конечно, мы все живём в империалистической стране, которая эксплуатирует страны Третьего мира, и даже наша культура вовлечена в это. Было время, когда “Голос Америки” транслировал музыку “Битлз”.
Джон: Русские выставили нас капиталистическими роботами, каковыми, я полагаю, мы и были.
Робин Блэкбёрн: Они были довольно глупы, если не поняли, что это нечто другое.
Йоко: Давайте посмотрим правде в глаза, “Битлз” были народной песней двадцатого века в рамках капитализма; они не могли сделать ничего другого, если хотели контактировать в этих рамках.
Робин Блэкбёрн: Я работал на Кубе, когда вышел альбом “Сержант Пеппер”, и именно тогда они впервые начали крутить рок-музыку по радио.
Джон: Что ж, надеюсь, они поймут, что рок-н-ролл – это не то же самое, что “Кока-Кола”. По мере того, как мы приближаемся к мечте, это должно стать проще: вот почему я сейчас делаю более резкие заявления и пытаюсь избавиться от образа подростка-хиппи. Я хочу достучаться до нужных людей, и я хочу, чтобы то, что я хочу сказать, было очень простым и понятным.
Робин Блэкбёрн: Ваш последний альбом [“Пластик Оно Бэнд”] поначалу звучит очень просто, но тексты, темп и мелодия становятся всё более сложными, и только постепенно начинаешь их осознавать. Например, трек “Моя мама умерла” (My Mummy’s Dead) перекликается с детской песенкой “Три слепые мыши” (Three Blind Mice), и в ней рассказывается о детской травме.
Джон: Мелодия действительно похожа. Это было такое чувство, почти как в стихотворении хайку. Я недавно познакомился с хайку в Японии и считаю, что это просто фантастика. Очевидно, что когда вы избавляетесь от целого фрагмента иллюзии в своём сознании, то остаетесь с большой чёткостью [изложения]. Йоко показала мне некоторые из этих хайку в оригинале. Разница между ними и Лонгфелло огромна (прим. – американский поэт). Вместо длинного цветистого стихотворения в хайку было бы написано “Жёлтый цветок в белой вазе на деревянном столе”, что на самом деле даёт полную картину.
Тарик Али: Как, по-твоему, мы можем разрушить капиталистическую систему здесь, в Британии, Джон?
Джон: Полагаю, что только заставив рабочих осознать, в каком по-настоящему несчастливом положении они находятся, можно разрушить мечту, которой они окружены. Они думают, что находятся в прекрасной стране со свободным языком общения. У них есть машины и телевизоры, и они не хотят думать, что в жизни есть что-то большее. Они готовы позволить начальникам управлять ими, видеть, как их дети плохо учатся в школе. Они мечтают о чём-то другом, даже не о своём собственном. Они должны понимать, что чернокожие и ирландцы подвергаются преследованиям и репрессиям и что они будут следующими.
Как только они начнут осознавать всё это, мы действительно сможем начать что-то делать. Рабочие смогут начать брать верх. Как сказал Маркс: “Каждому по его потребностям”. Я думаю, что это хорошо сработало бы здесь. Но нам также пришлось бы внедриться в армию, потому что они хорошо обучены убивать нас всех. Мы должны начать всё это с того, что сами подвергаемся угнетению. Я думаю, что это ложно, поверхностно – давать другим, когда твои собственные нужды велики. Идея состоит не в том, чтобы утешить людей, не в том, чтобы заставить их чувствовать себя лучше, а в том, чтобы заставить их чувствовать себя хуже, постоянно напоминать им о деградации и унижениях, через которые они проходят, чтобы получить то, что они называют прожиточным минимумом.
Пол (2001): «Если подумать, Джон действительно “Дал миру шанс”. Но для этого потребовалось немного мужества. Люди одиноки в своих идеалах, потому что неизвестно, понравится ли это другим».