18 июня 1968 г.
Бэрри Майлз (автор книги «Календарь Битлз»): «Джордж, Патти, Ринго и Морин вернулись из Нью-Йорка в Лондон».
Бэрри Майлз (автор книги «Календарь Битлз»): «В этот день Пол отпраздновал свой 26-й день рождения в офисе “Эппл”, пригласив на обед несколько поклонников».
Лорель (поклонница): «Вторник, 18 июня 1968 года. В июне 1968 года мы с Синди Гонсалес из Калифорнии отправились в Лондон. Первым делом мы пошли за билетами в “Олд Вик” на спектакль Джона, который должен был состояться в тот вечер, а потом взяли праздничный торт, который испекли для Пола в надежде подарить его ему, и отправились на Уигмор-стрит. Там мы никого не застали, поэтому пошли к дому Пола. Там было много девушек, но каждая из них думала, что именно она хозяйничает на этой улице.
Мы вернулись на Уигмор-стрит, где застали Кевина Харрингтона (прим. – дорожный менеджер “Битлз” с 1968 года), и он сказал нам, что скорее всего он на Уолдор-стрит. Итак, мы поспешили туда, но, конечно, не знали, в каком здании его искать, поэтому вернулись на Уигмор-стрит. Мы решили, что он внутри, поэтому решили подождать. К двум часам дня появился Пол в сопровождении четырёх парней.
Увидев нас, они очень удивились, потому что никто не должен был знать об этом месте, и они, должно быть, с десяток раз спрашивали нас, как мы узнали, но мы так и не сказали. Первым делом мы вручили торт Полу. Когда он открыл его, то сказал: “Я ошеломлён, девочки”, и показал всем. Затем он произнёс: “Эти девушки из Америки”. На нём были красные лакированные туфли, красные носки, брюки в полоску и фиолетовая рубашка в горошек (очень прозрачная).
Мы поздравили его с днём рождения, он поблагодарил нас и вошёл внутрь. Мы остались, чтобы дождаться, когда он выйдет. Примерно в три часа дня он вышел и жестом пригласил нас войти. Я не могла в это поверить и спросила: “Мы?”. Он ещё раз приглашающе махнул нам рукой, так что мы втроём вошли. Он сказал: “Девочки, заходите”, и провёл нас в заднюю комнату, где они просматривали фильм для рекламы “Эппл”, который Пол через день увезёт в Штаты. Когда мы вошли, Пол сказал: “Теперь это обычная вечеринка”.
Я заметила на столе наш торт. Он взял нож и разрезал его с середины к краю. Он отрезал себе кусок, а затем попросил нас разрезать остальное и раздать всем присутствующим. Он пил шампанское. Синди разреза́ла торт и передавала кусочки техникам и всем остальным (мы были там единственными девушками).
Он предложил нам найти себе место и включил фильм, пытаясь собрать воедино отдельные эпизоды. Ему приходилось постоянно останавливать фильм, чтобы что-то убрать или добавить что-то новое. В паузах я оборачивалась и смотрела на него, он поднимал глаза и улыбался, продолжая заниматься фильмом, и мне, наконец, пришлось отвернуться от смущения.
В помещение всё время кто-то приходил и уходил. В четыре часа дня вошли Джон и Йоко, и первое, что я сделала, это предложила им кусочек торта. Он вежливо отказался. Войдя, Джон поздравил Пола с днём рождения и спросил, всё ли в порядке с подарком. Некоторое время они смотрели фильм, и Джон чуть не умер от смеха, увидев эпизод с Алексисом. Я думала, что он никогда не успокоится. Он пробыл некоторое время, после чего ушёл, потому что ему нужно было привести себя в порядок перед премьерой своей пьесы.
Отбивая руками под музыку ритм, во время десятого дубля Пол немного не рассчитал сил и что-то повредил на монтажном столе, так что произошла заминка. Он подошел к нам, и Синди спросила его, помнит ли он концерт в Сан-Диего. Конечно, он ответил, что помнит. “А ты помнишь, как в 65-м вы приехали из Лос-Анджелеса на автобусе?” Он вспомнил, но сказал, что помнит поездку на автобусе, а не сам концерт.
Мне пришлось встать со своего места, поэтому мы втроём перешли в другой конец комнаты, где я стала наблюдать за Полом. Он сидел в одиночестве и что-то рисовал, так что я наконец набралась смелости подойти к нему и поговорить. Сначала я предложила ему жевательную резинку. Он был не против поговорить, поэтому я начала со слов: “Слышала, что ты завтра едешь в Лос-Анджелес?” Он очень удивился и ответил: “Ну, я поеду не завтра, а через пару дней”. Тогда я сказала: “Ты имеешь в виду, что я проделала весь этот путь, чтобы увидеть тебя, а ты уезжаешь туда, откуда я приехала?”
Он смотрел вниз, но сказал: “Хочешь поехать с нами?”. Ах, если бы я не думала, что он меня разыгрывает, то сразу сказала бы “да”, но я ответила что-то про то, что не могу уехать до следующего вторника или чего-то такое же глупое. Его вопрос меня просто выбил, поэтому я быстро сменила тему и перешла к более практичному – к нижнему белью! Ну, я пообещала подруге-поклоннице, что если встречу его, то задам ему этот вопрос. Конечно, это не повседневный вопрос, не так ли? Я начала с того, что спросила: “В День святого Валентина был какой-нибудь не совсем обычный подарок?”
– Что, например? Бывает я получаю необычные вещи – ответил он.
Я сказала, что там были сердечки. Я очень волновалась, поэтому он произнёс: “Давай, говори уж” (всё это время он смотрел вниз, рисуя картинку). Как бы невзначай я уточнила: “Что-то вроде нижнего белья”, после чего он быстро поднял глаза и спросил: “Зачем ты это послала?”. Я всё ему объяснила, и он сказал: “Да, помню, что получил что-то подобное”. Затем человек, сидящий рядом с Полом, произнёс: “Другими словами, сейчас на нём этого нет”, и Пол рассмеялся. (Перед этим он сказал: “Ты это слышал? Запиши, чтобы у нас было что-то против неё”).
Он сказал, что пойдет сегодня вечером, но не на спектакль Джона, а на премьеру спектакля Джейн. После нашего разговора, длившегося минут двадцать, он встал и заметил, как душно в комнате, после чего вышел на улицу подышать воздухом. Я обратила внимание на черты его лица, насколько мягкими были его волосы, его губа, на которой была едва заметная полоска шрама, на его зеленые глаза и складки на животе под рубашкой!
Когда он вернулся, то поставил фильм на последний просмотр. После этого он встал, накинул пиджак и собрался уходить. Было уже шесть часов вечера. Я поблагодарила его за то, что он разрешил нам войти внутрь, и он сказал, что не за что».
Тони Брэмуэлл (глава «Эппл Филмс»): «Фильм, который мы придумали, был с некоторой претензией на художественность и прожектёрским по сути. В начале июня я снял эпизод, в котором Джеймс Тейлор, Мэри Хопкин и Пол исполнили песню “Чёрный дрозд” (Blackbird). В него также были включены кадры с композицией «День из жизни» (A Day In The Life) из альбома “Сержант Пеппер”, трансляцию которой “Би-Би-Си” запретила, небольшой сюжет о новом магазине “Эппл”, несколько кадров из весьма экспериментальной художественной галереи “Индика” и, наконец, деловая встреча с “дядей” Диком Джеймсом в новом офисе “Эппл” на Уигмор-стрит. Джон Леннон настоял на том, чтобы включить в фильм кадры, на которых “Волшебник” Алекс в белом халате возится с кучей старого оборудования. Когда он был закончен, то в целом получился симпатичный маленький фильм, и все говорили, как хорошо, по их мнению, он будет воспринят. Рон Касс (прим. – глава “Эппл Рекордз”) сказал, что это будет очень полезный инструмент, чтобы показать, что такое “Эппл”, руководителям звукозаписывающих компаний на съезде “Кэпитол” в Лос-Анджелесе».
Бэрри Майлз (автор книги «Календарь Битлз»): «В лондонском театре “Олд Вик” состоялась премьера спектакля по книге Джона Леннона “Пишу как пишется” в постановке Виктора Спинетти.
Когда остальные участники группы были в “Олд Вик”, Пол посетил другое театральное представление – премьеру новой постановки с Джейн Эшер в главной роли.
Прибытие на премьеру Джона и Йоко было отмечено представителями прессы. Кто-то из них крикнул Джону: “Где ваша жена, мистер Леннон?”. “Не знаю” – ответил он».
С Виктором Спинетти.
Пит Шоттон (друг детства Джона Леннона): «Большинство людей впервые услышали о Йоко 18 июня 1968 года, в день 26-летия Пола Маккартни. Поводом для этого послужила премьера “Пишу как пишется” – сценической переработки книги Джона Виктором Спинетти.
В своём “Ягуаре” я доставил Джона, Йоко и Волшебного Алекса. Наверное, этому не следовало удивляться, но мы всё же были поражены огромной толпой репортёров и фотографов, поджидавших у театра Джона и Йоко».
Питер Браун (персональный помощник “Битлз”): «Флит-стрит была в курсе присутствия Йоко, но не имела представления о её роли. Поскольку всем было известно, что Джон женат, Йоко не фотографировали и о ней не писали. Однако к началу представления в Национальном театре любопытство прессы достигло предела. Когда Джон и Йоко вышли из машины, фотовспышки так и засверкали.
“Где ваша жена?”, – прокричал какой-то репортёр. – “Где Синтия?”. Джон был так ошарашен, что не мог сказать ни слова. Он и думать не мог, что кто-нибудь бросит вызов его чувствам к этой женщине или просто потребует объяснений. Он был уверен в благосклонности прессы к Йоко. Вопрос прозвучал ещё раз: “Где Синтия? Где ваша жена? Что случилось с вашей женой, Джон?”. “Не знаю!”, – бросил Джон, прокладывая себе дорогу к театру».
Спектакль состоял из трёх пьес: Генри Филдинг – возрождение бурлеска 18 века; Джон Мэддисон Мортон – фарс 19 века; Джон Леннон – комедия 20 века.
Пьеса Джона Леннона была идеей драматурга Эдриэнн Кеннеди, которая написала её в соавторстве с Виктором Спинетти. Пьеса основана на двух книгах Леннона. В ней фигурирует персонаж по имени “Я”, которого играет Рональд Пикап, чьи мысли и идеи выражаются на протяжении всей пьесы.
В Великобритании театральная программка была отпечатана в суперобложке с иллюстрацией Кристин Марш (которая также фигурирует в театральной программе), на американской рисунок Лоуренса Ратцина.
Лорель (поклонница): «В тот вечер в “Олд Вик” мы заметили Джона перед нами в третьем ряду и довольно долго наблюдали за ним. Около девяти частей пьесы были объединением двух его книг. В конце было три выхода на поклон публике. Думаю, Джон остался доволен.
Мы выбежали на улицу и добрались туда, где выходил Джон. Вокруг него были репортёры, фотографы, искатели автографов. Это было, когда его спросили, где его жена Синтия, и он ответил, что не знает. Он был немного сумасшедшим».
Пит Шоттон (друг детства Джона Леннона): «Передовицы утренних газет почти ничего не написали о спектакле, который, между прочим, Джону необычайно понравился».
Интервью Питера Льюиса с Джоном Ленноном и Виктором Спинетти:
Питер Льюис: Битл в Национальном театре, выдержки из книги “Пишу как пишется” (прим. – названия книг и произведений Джона Леннона даны в переводе Алексея Курбановского). Автор – Джон Леннон; адаптация и постановка – Виктор Спинетти. Премьера состоялась в прошлый вторник, критики сошлись во мнении, что это стоило попробовать, даже если в целом не всё получилось. Среди предвкушающей публики читатели книг Леннона остались в восторге, не читавшие его книг, вероятно, были “ошеломлённо-изумлены”. Сэр Лоуренс Оливье – директор Национального театра, решился на этот спектакль из-за того, что он состоял из трёх пьес.
В произведении использованы выдержки из книг Леннона “Пишу как пишется” и “Испалец в колесе”, которые вышли три года назад. Это сборники рассказов и стихов, приправленные замысловатыми и дерзкими коверканьями миров, фраз и имён, которые мы видим, слышим и о которых читаем в нашей повседневной жизни, “Би-Би-Си Панаратхма”, “Шерсток Хламе” и “Джек-Затошнитель”, он же “Джек-Замочитель”. Здесь есть и сатира, и печаль, и эксцентричные рисунки Леннона. Пьеса сплетает вместе стихи и прозу в картину взросления мальчика. С одной стороны пьеса показывает его семью – люди-овощи, зацикленные на просмотре телевизора, а с другой — сны и фантазии, с помощью которых он от них спасается. Это как смотреть в зеркальном зале на общепринятое отображение послевоенной Британии, созданное перекрученным языком Леннона. И всё это заслуга режиссёра Виктора Спинетти.
Джон: Когда я пришёл на репетицию, то так расчувствовался, как будто это я написал пьесу. Я имею в виду, что в глубине души я понимал, кто есть кто и о чём эта книга, но не до конца. Когда она была только написана, я был очень сильно увлечен ею, чтобы воспринимать любую её критику, будь то её оценка как “чепуха”, или что-то написанное в газете. Так что должно было случиться что-то подобное, чтобы я понял, что из себя представляют мои произведения.
Виктор Спинетти: Когда я читал её, читал эти стихи и рассказы, то начал чувствовать то, что было со мной в детстве, то, что я воспринимал тогда, и, слава богу, это совпало с тем, что как это было с Джоном, что повлияло на него. И мне стало интересно, можно ли это выразить через пьесу. И, самое важное здесь, на самом деле, это что на нас влияет, что делает нас такими, какие мы есть сейчас, что делает вас такими, какие вы есть, или делает нас такими, какими мы есть, то, что мы в детстве воспринимали наполовину.
Питер Льюис: Большая часть пьесы посвящена радио и телевидению.
Джон Леннон: Хочу сказать, что всё, что я когда-либо слышал, я не… я имею в виду, что приходя домой…
Виктор Спинетти: Комиксы, у вас есть церковь…
Джон Леннон: У вас есть комиксы, классические комиксы, “Бино” (прим. – британский журнал комиксов)…
Виктор Спинетти: Твоя школа…
Джон Леннон: Да, школа, паб, телевидение и радио, вот и всё.
Питер Льюис: Точно. Забавно, что ты не включил сюда поп-музыку.
Джон Леннон: Нет, потому что до определённого возраста она меня не трогала. Поп-музыка не увлекала меня, пока мне не исполнилось шестнадцать лет, а всё начинается раньше, это происходит до шестнадцати лет.
Виктор Спинетти: Но на самом деле это относится не только к детству Джона, это детство всех нас, не так ли, Джон?
Джон Леннон: Мы все один Виктор, мы все, не так ли? Я имею в виду то, что с нами происходит.
Питер Льюис: У этого мальчика есть ещё одна особенность: он не говорит по-английски. Он изобретает свой собственный язык. Это то, что сделал ты, когда начал писать свои книги.
Джон Леннон: Ну да, это наследие школы. Так я смешил парней, таким способом, говорил так и сочинял истории. Раньше я писал их и просто раздавал друзьям, чтобы они посмеялись, и на этом всё заканчивалось. Так что, когда это всё становится книгой, когда это превращается в книгу или пьесу и тому подобное, то это просто мой стиль юмора.
Питер Льюис: Вместо того, чтобы сказать, “например” (for example), как я собирался, ты говоришь “наобразец” (forsample).
Виктор Спинетти: “Наобразец”! Да, и “Он был ошеломлённо-изумлён!”
Джон Леннон: Ну, некоторые из таких слов появились потому, что я никогда не был хорош в правописании. За всю свою жизнь я так и не понял, что такое правописание. Английский язык и письменность, да, но не правописание. Кроме того, бо́льшую часть книги я напечатал на машинке, а я могу делать это только очень медленно одним пальцем, поэтому рассказы очень короткие, потому что я не забочусь о продолжении. Я пишу так, как если бы это была латынь, или попытка сделать это самым простым способом, чтобы быстрее покончить с этим, потому что всё, что я пытаюсь сделать, это рассказать историю, а как пишутся слова вроде как и не важно, на самом-то деле. Но если слово, написанное таким образом, заставляет вас смеяться, то это здорово. Но суть в сюжете и звучании слов.
Питер Льюис: Многие писали отзывы на твои книги и говорили: “О, это Джеймс Джойс, Эдвард Лир” и так далее. Как ты относишься к таким сравнениям?
Джон Леннон: Ну, когда сравнили с Джеймсом Джойсом, то я его ещё не знал. Возможно, что мы проходили его в школе, но я этого не помню. Шекспира помню и как проходил то-то и то-то. Немного помню, как Чосер или кто-то вроде него пишет забавные слова, но не помню Джойса. Сразу же говорят: “О, он читал Джеймса Джойса”, а я его не читал, поэтому первое, что я сделал, это купил “Поминки по Финнегану” и прочитал первую главу. Мне понравилось, я открыл его для себя, я почувствовал, что он как старый друг, но не смог осилить книгу, поэтому я прочитал только главу из “Поминок по Финнегану”, и на этом всё закончилось, так что теперь я знаю, о чём они говорят. Но я только познакомился с ним, он просто не зашёл, да.
Питер Льюис: Что ты читал, что, по твоему, было важно для тебя, когда ты был молод?
Джон Леннон: Только детские книги. “Алиса в стране чудес”. Все эти стихи про Бармаглота привели меня в полный восторг. И я начал рисовать, как Рональд Сирл (прим. – сатирический карикатурист), когда мне было около восьми. К тринадцатилетнему возрасту я превратился в Бармаглота и Рональда Сирла. Я был полон решимости стать Льюисом Кэролом с налётом Рональда Сирла.
Питер Льюис: Ты читал Шерлока Холмса?
Джон Леннон: Нет. После того, как “Битлз” впервые добились успеха, у меня был отпуск на Таити, и на судне не было ничего, кроме книг. Таити и все эти острова, это было здорово, но я всё ещё увлекался чтением, так что я писал “Испальца в колесе” и понимал, что никогда не напишу рассказ длиннее, чем на одну страницу, так что я прочитал там целую стопку книг, что-то вроде “Безумства Шерлока Холмса”, где все истории собраны в одну, и я понял, что каждый рассказ был одной и той же историей, поэтому после трёх недель Шерлока Холмса на Таити я просто написал один рассказ “Шемрок Уомлбс”. И на этом всё.
Питер Льюис: В конце пьесы есть очень грустное стихотворение о Какки Харгривзе, человеке, имя которого во время стихотворения меняется, который ушёл, потерялся. Кто такой Какки Харгривз?
Джон Леннон: Никто конкретно не был Какки, Кэти или Тэмми, все эти люди. Но дело в том, что ты почувствовал это, ту печаль, которую я там прописал. После того, как напишешь что-то, песню или что-то ещё, ты чувствуешь эту грусть. Затем исполняешь её или кладешь на бумагу и это уходит. Единственный способ получить обратно радость или печаль от написанного, это когда появляется кто-то вроде Виктора или кто-то ещё, и читает это тебе или ставит спектакль. Когда я впервые увидел репетицию пьесы и услышал эти слова, то мне стало грустно от Какки Харгривза, как будто я никогда раньше этого не слышал.
Питер Льюис: Ты написал это, когда был ещё очень молод.
Джон Леннон: Да. Это было ещё до “Битлз”, 18, 19 лет.
Питер Льюис: В последнее время ты что-нибудь писал?
Джон Леннон: Ну, я пишу, размышляю всё время, так что это одно и то же. Сейчас я не так много излагаю это на бумаге, но я имею в виду, что это выражается в песнях с той же энергией, которая вкладывалась в эти стихи. Не знаю, что на самом деле происходит с мыслями, но они находят своё отражение либо в фильмах, либо на бумаге, либо в записях. У меня много записано на магнитную ленту, и я полагаю, что если перенесу это на бумагу, то получится книга. Но это всего лишь вопрос того, хочу ли я перенести эти записи на бумагу или превратить ленты в пластинки.
Питер Льюис: Ощущаешь ли ты одно и то же, когда пишешь что-то на бумаге и когда пишешь текст песни?
Джон Леннон: Э-э, теперь да. Раньше я думал, что сочинение песни было чем-то вроде “Я люблю тебя” и “Ты любишь меня”, а моё литературное творчество было чем-то другим, понимаешь. Даже если я не думал об этом именно так. Но потом я понял через Дилана и других, Боба Дилана, не Томаса, что это одно и то же. Это то, чего я не понимал, будучи таким наивным, понимаешь, что ты не пишешь поп-песню, а потом делаешь то, делаешь это. Всё, что ты делаешь, это одно и то же, поэтому относитесь к этому одинаково.
Но иногда я сначала пишу текст к песне, а затем испытываю то же чувство, что к Какки Харгривзу, или стихотворение, а уже потом пишу к нему музыку. Так что, бывает, что поётся стихотворение, а иногда приходит мелодия, и тогда просто подбираешь подходящие слова, чтобы они соответствовали мелодии. Если мелодия “ду дер лу дер лу дер ла”, и тогда у вас есть “шагга бу чу ча” – понимаете, у вас есть слова, имеющие звучание, просто звук, потому что всё – это звук, всё – это вибрации, как я это понимаю. Всё на самом деле звук или изображение. И только в разнице между звуком и изображением я не совсем уверен. Но это всё просто “вуруруруруруруруру…”
Питер Льюис: Ты живёшь в “вуруруруруруру…”
Джон Леннон: Да, я просто знаю, что это происходит всё время, как если эта телекамера мурлычет, а эти люди там что-то напевают, а ты дышишь и вдыхаешь, а он что-то напевает, а я говорю о “ммм ммм”, так что всё время это происходит-продолжается-как-это-всё-время. Так что я понимаю, о чём говорю, правда.
Питер Льюис: Мальчик в пьесе ненавидит многие вещи, и в каком-то смысле ты можешь сказать, что это нападки на это, например, на организованную религию и на то, как учат в школе.
Джон Леннон: Я и сейчас так думаю, на самом-то деле, то же самое по поводу организованной религии, образования и всего того, над чем все до сих пор смеются. Но я хочу сказать, что тогда я выразил это таким образом. Не знаю, как бы я выразился сейчас, понимаешь. Это было бы немного по-другому.
Виктор Спинетти: Но в его творчестве есть огромное сострадание, что мне нравится. Оно говорит: “Давай, сделай то, что хочешь сделать”.
Джон Леннон: Потому что, я имею в виду, я всегда подозревал, что Бог есть, даже когда думал, что я атеист… (шепотом) На всякий случай… Но я верю в это, поэтому полон сострадания. На самом деле, мы можем в некотором роде просто что-то не любить. Просто я ненавижу что-то менее сильно, чем раньше. Я не особо в этом разбираюсь, потому что, возможно, немного отдалился от этого. Думаю, что нашим обществом управляют сумасшедшие люди с безумными целями. И я думаю, что это то, о чем я догадывался, когда мне было шестнадцать или двенадцать лет. Но всю жизнь я выражал это по-разному.
Это то же самое, что я выражаю всё время. Но теперь я могу вложить в это суждение то, что я думаю, что нами управляют маньяки с маниакальными целями, понимаешь. Если кто-нибудь может изложить на бумаге, что наше правительство, и американское правительство, и русское, и китайское… что они на самом деле пытаются сделать, и что, по их мнению, они делают, я был бы очень рад узнать, что они думают о своих действиях. Я думаю, что они все сумасшедшие. Но меня могут счесть сумасшедшим за то, что я это высказал. Вот что безумно во всём этом. Я это имею в виду, ты не согласен?
Питер Льюис: Согласен.
Джон Леннон: Это не просто немного странно. Это безумие, и никто не понимает, что все эти люди на улице и половина людей, наблюдающих за этим, скажут: “Что он говорит! Что он говорит!” Понимаешь. Нами управляют сумасшедшие, а мы этого не понимаем.
Виктор Спинетти: Реальный мир настолько безумен, что мир фантазий стал намного лучше. Мы живем в сумасшедшие времена, не так ли? Мы действительно так живём.
Питер Льюис: Да. И это то, что чувствуется на всём протяжении пьесы, это то, из чего этот мальчик пытается выбраться.
Джон Леннон: Да. Я выбрался. Но это всего лишь образ кого-то, кто всё ещё в нём. Я имею в виду, выбраться мысленно.
Питер Льюис: Да, он всё время мечтает о своём пути.
Джон Леннон: Но я имею в виду, что вы делаете это до тех пор, пока физически не выйдете из этого.
Питер Льюис: Мечтая стать Шерлоком Холмсом или…
Джон Леннон: Любым способом.
Виктор Спинетти: Любым способом. И когда в конце мальчик уходит, я не вижу, как он уходит в реальность. Его реальность – это его семья, которая сидит взаперти перед телевизором, и он уходит в фантазию, которую я считаю реальным миром.
Питер Льюис: В конце пьесы большая группа членов семьи и большой семейный скандал.
Джон Леннон: Да?
Виктор Спинетти: Да, “Старания Браммера” (прим. – тарабан-спекуляция в переводе Курбановского рассказа “Генри и Гарри”).
Джон Леннон: А, “Старания Браммера”!
Питер Льюис: Всё дело в Старании Браммера, расскажи нам о Старании Браммера.
Джон Леннон: Старания Браммера – это Старания Браммера. Это о всех тех рабочих местах, которые есть у людей, но которые им не нравятся, и, вероятно, около девяносто процентов из тех, кто нас сейчас смотрит, это Старающиеся Браммеры. Но не обязательно быть Старающимся Браммером, понимаете. Это зависит от того, насколько вы вовлечены в Старания Браммера, но Старание Браммера… Пол объяснил это в начале книги, эээ, это не… Что он говорит? “Что такое Старание Браммера?” Ничего.
Виктор Спинетти: Это приживление, это работа. Это любая работа, на которую вы должны привиться, например, пойти на сталелитейный завод или в шахтёры, чтобы последовать за своим отцом.
Джон Леннон: Примерно раз в неделю вас охватывает вселенская тоска, бац, и вы говорите: “Ну, ничего не поделаешь”, а потом возвращаетесь к обычному “Ну, приступаем”, понимаешь. “Пошевеливайся”.
Питер Льюис: И смеяться.
Джон Леннон: Я бы сказал, что в качестве компенсации есть смех, потому что если бы его не было, то стало бы совсем тоскливо.