Ринго и Морин после премьеры фильма «Ребенок Розмари»

7 мая 1968 г.

Майские события или «Красный май» 1968 года, начавшийся во Франции с леворадикальных студенческих выступлений и вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и почти 10-миллионную всеобщую забастовку.

Мэри Хопкин: «Примерно через два дня я получила телеграмму, в которой говорилось: “Позвоните Питеру Брауну в “Эппл Рекордз”».

После премьеры фильма «Ребенок Розмари» в Лондоне 7 мая 1968 года состоялась вечеринка, среди участников которого были Миа Фэрроу, Роман Полански, Шэрон Тейт, Клинт Иствуд, Ринго Старр, Морин Старки, Брайан Джонс, Бритт Экланд, Лоуренс Харви, Юл Бриннер, Джин Гутовски, Дэвид Бэйли и Питер Селлерс. На снимке Роман Полански и Питер Селлер. Фото Лумиса Дина.

Брайан Джонс, Ринго Старр, Морин Старки и Миа Фэрроу.

Миа Фэрроу и Роман Полански.

Роман Полански, Миа Фэрроу, Бритт Экланд, Питер Селлерс.

Клинт Иствуд и Миа Фэрроу.

Роман Полански, Шэрон Тейт и Миа Фэрроу.

Миа Фэрроу, Юл Бриннер, Ринго Старр.

Миа Фэрроу и Ринго Старр.

Миа Фэрроу, Джин Гутовски, Дэвид Бэйли.

Дэвид Бейли и Брайан Джонс.

Синтия: «Как ни странно, несмотря на все мои тревоги по поводу нашего брака, отпуск получился на удивление хорошим. Греческое солнце, море, узо (местная анисовая водка), симпатичные таверны и весёлая компания подняли мне настроение. Две недели, проведённые в Греции, были просто замечательные. Действительно, полная смена обстановки. Взведённая до отказа пру­жина моей психики начала распрямляться. Постепенно рассеивалась паутина сомнений и страхов.

После злополучного эпизода с Махариши я перестала доверять Алексису Мардасу, однако в Греции моё отношение к нему несколько смягчилась, поскольку вёл он себя безупречно. Он был нашим переводчиком, располагая к нам местных жителей, и не скупился на дружескую помощь. Через две недели я уже чувствовала себя значительно лучше. Я соскучилась по Джону и в очередной раз убедила себя, что нам ещё не поздно начать всё сначала. Я хотела вернуться к Джону и начать всё с начала. На обратном пути я думала только о Джоне, Джулиане и о нашем будущем, других мыслей не было. Я была полна планов на будущее, и мысль о разводе даже не приходила мне в голову. Может быть, подсознательно я брала пример со своих родителей, для которых даже понятия такого не существовало. И мы тоже, полагала я, непременно найдем способ остаться вместе и справиться с трудностями.

Единственное, о чём я не подумала, что у Джона, учитывая историю его семьи, отношение к браку сильно отличалось от моего. Он почти не застал своих родителей вместе. Когда ему было пять лет, отец бросил его, да и мать, по сути, тоже. Если бы я приняла во внимание то, что дети, как правило, невольно повторяют путь своих родителей, то, наверное, была бы больше готова к тому, что Джон со мной разведётся и оставит пятилетнего сына. Но я была молода, неопытна и слишком исполнена оптимизма, чтобы серьёзно рассматривать такую возможность.

Мы совершили посадку в Риме, где решили пообедать. Нам было весело, потому что мы позавтракали в Греции, обедаем в Италии, и ничто не мешает нам завершить день ужином в Лондоне. Я всё время повторяла: “Как здо­рово! Пообедали в Риме, а в Лондоне вытащим Джона на ужин. Получится как у богатых миллионеров-бездельников”.

Алексис предложил пригласить на ужин Джона и посоветовал мне позвонить ему, чтобы сообщить, когда мы вернемся. Наш разговор был коротким: “Привет, дорогой. Я скоро буду дома. Не терпится тебя увидеть”.

– Отлично, увидимся, – как ни в чём не бывало ответил Джон.

Донован с Цыганом поехали домой, а Дженни [Бойд] и Алексис заехали со мной в “Кенвуд”, чтобы забрать Джона и отправиться на ужин. Мы приехали в четыре часа дня.

Дома нас, похоже, не ждали. Над крыльцом горел свет, а окна были почему-то зашторены. Дом как будто вымер. Джулиан не выбежал встречать меня с радостным криком, не было ни Джона, ни Дот. Только зловещая тишина. Сердце моё упало. Входная дверь была не заперта, и мы шумной ватагой ввалились в дом. “Эй, где вы все?! Есть кто дома?”. Ни звука в ответ.

Мы втроем стали ходить по дому и искать Джона, Джулиана и Дот. “Куда вы все подевались? – звала я, всё ещё надеясь, что это розыгрыш и сейчас они выскочат из-за двери, смеясь над моей растерянностью.

Проходя мимо одной из комнат, мы услышали, что за дверью кто-то разговаривает. Взявшись за ручку двери, ведущей на веранду, я вдруг ощутила укол иррационального, ледяного ужаса. Я вошла. Задёрнутые шторы создавали в помещении полумрак, поэтому я не сразу увидела, что происходит, а разглядев, оцепенела.

Открыв дверь, я застыла на месте, ошарашен­ная увиденным. Стол был заставлен грязной посудой, шторы задёрнуты, в ком­нате царил полумрак. На полу посреди комнаты, возле столика, заставленного грязной посудой, друг напротив друга сидели в позе лотоса Джон и Йоко. Лицом ко мне, в домашнем халате сидел Джон, свободно откинувшись к креслу. Спиной ко мне и в той же свобод­ной позе, как у себя дома, сидела Йоко. На них были халаты, которые обычно висели в раздевалке рядом с бассейном. По всей видимости, они только что искупались.

Увидев мой оцепеневший взгляд, Джон посмотрел на меня с отсутствующим выражением лица и бросил: “А, привет”. Йоко даже не повернула головы.

Хотя я понимала, что, так или иначе, Йоко займёт важное место в жизни Джона, я не могла представить, что реальность так сильно меня оглу­шит. В той необычной ситуации они выглядели поразительно естественно и гармонично, и я почувствовала себя лишней. Земля ушла у меня из-под ног, и я не знала, что делать. Я была чужой в своём доме. Пытаясь скрыть потрясение, я пролепетала первое, что пришло в голову: “Мы тут решили поужинать в ресторане. Мы пообедали в Риме и решили, что неплохо было бы поужинать в Лондоне. Вы идёте с нами?” В сложившейся ситуации всё это прозвучало ужасно глупо. «Нет, спасибо», – прозвучало в ответ. И всё. Мне захотелось исчезнуть, что я и сделала.

Глупость этого вопроса потом ещё долго преследовала меня. Муж с любовницей, на которой твой халат, ведут себя откровенно и вызывающе, давая понять, что ты вторгнулась в их личное пространство, а ты пытаешься сделать вид, что всё в порядке. Я была в шоке и передвигалась как на автопилоте. Я не знала, что мне делать. Судя по всему, они специально выстроили эту мизансцену. Я смотрела на них, не в силах поверить, что Джон способен на такое жестокое предательство. Их близость ощущалась физически, словно каменная стена отгораживала их от мира, стена, которую мне не сломать. Даже в своих худших опасениях по поводу Йоко я не могла представить себе подобного. Я стояла в дверном проеме, а мои ноги, казалось, приросли к полу от потрясения и боли, когда Джон безразлично ответил: “Нет, спасибо”. Я повернулась и вышла.

С быстротой молнии я побежала наверх и собрала свои вещи. Мне хотелось сбежать прочь. Я была в состо­янии потрясения. Мне хотелось убежать как можно дальше из дома и от того, что произошло. Я бросилась к лестнице, толком не понимая, что делать, а в голове пульсировала только одна мысль: прочь отсюда.

Дженни, которая всё это время неловко топталась на кухне вместе с Алексисом, вышла и спросила: “Остаться с тобой?” Едва сдерживая слезы, я не смогла ответить.

На лестничной площадке я споткнулась о пару японских тапочек, аккуратно стоящих за дверью гостевой спальни. Постель была нетронута. На какую-то секунду меня охватило желание швырнуть эти тапочки в лицо их хозяйке, но я не нашла в себе сил снова увидеть Джона с Йоко. Я чувствовала себя бесконечно униженной и хотела быстрее исчезнуть отсюда.

Побросав какие-то вещи в сумку, я вновь сбежала вниз. В голове мелькнула мысль, что прошло всего каких-то двадцать минут, когда я зашла в дом, чтобы встретиться после разлуки с любимым человеком, и вот я уже возвращаюсь к ожидающему у дома такси, чтобы уехать отсюда, оставив Джона с любовницей.

Я была потрясена, а перед глазами постоянно возникал образ их, сидящих вместе. Но несмотря на то, что каждый раз меня заново пронзала невыносимая боль, я снова и снова вызывала его в памяти, пытаясь осмыслить предательство».

Из интервью Синтии Леннон «Российской газете», 2005:

«Российская газета»: В своей книге вы пишете о том, как вернувшись из Греции обнаружили дома Джона с Йоко, сидящих на полу в халатах. И вы пишете, что Джон, судя по всему, специально организовал всю эту мизансцену, чтобы именно так, именно в таком виде вы обнаружили его связь с другой женщиной. Он был настолько жестоким?

Синтия: Я позвонила ему из аэропорта и сказала, что еду домой. Я была с друзьями, и мы планировали в этот день ужин на четверых в ресторане. Так что он был в курсе, что я вот-вот появлюсь. Думаю, он хотел, чтобы я застала их вдвоём. Меня спрашивали тогда, да и теперь, почему я не противостояла этому, почему не оказала никакого сопротивления? Но скажите, как можно быть готовым к противостоянию тому, с чем вы никогда ранее не сталкивались в своей жизни и чего не могли представить в самом страшном сне? Я все последующие годы не могла забыть этого ужаса: их молчания, той непроницаемой стены вокруг этих двоих, которая вмиг отделила меня от Джона. И, растерянная, потрясенная, я сказала тогда самое глупое, что только можно сказать, когда с твоим мужем на полу сидит женщина в твоем халате: “Привет, Джон! Как насчёт того, чтобы сегодня поужинать где-нибудь в Лондоне?” И он спокойно, невозмутимо произнес: “Спасибо, нет”. И я бежала из этой комнаты в ужасе от его предательства, понимая лишь то, что вся моя жизнь рухнула.

Йоко: «Всё, что со мной случается, происходит с мо­его молчаливого согласия, но никак не по моей инициативе. Вооб­ще-то я трусливая и грустная, и отношусь к тому типу людей, которых называют мечтателями: я люблю помечтать о поездке в Париж, допустим, или о каком-то лакомстве, но только помечтать, делать этого я не делаю. Я очень хочу быть счастливой, но пока это у меня не полу­чается. Жизнь – штука злая, так и норовит укусить, да побольнее, а ведь любой из нас в той или иной мере идеалист, хотя все мы прекрасно знаем, что ничего идеального в этом мире нет».

Билл Харри (автор книги «Самая полная энциклопедия Битлз»): «Если бы вернувшись из Греции и увидев то, что она увидела в “Уэйбридже”, Синтия схватила Йоко за шиворот халата и вытолкала за дверь со словами: “По­шла вон и держись теперь подальше от Джона!” – я думаю, всё было бы иначе. И Джон никогда не женился бы на Йоко. Знаете, он ведь рос в семье, где царил матриархат. В детстве его окружали прак­тически одни женщины. И, говорят, женщины с характером во главе с пресловутой тетей Мими! Вот чего ему надо было, этого он всегда искал в отношениях с женщинами. А Йоко – женщина с железной хваткой. К тому же Джон всегда был таким: с людьми, с которыми сводила его жизнь, первым делом пытался поставить себя, взять верх. Кто давал ему отпор, тех он уважал и ста­новился шелковым. А кто не мог… Вот Синтия никогда не умела дать ему отпор».

Синтия: «Дженни и Алексис тоже были потрясены и смуще­ны тем, что увидели, поэтому сразу согласились приютить меня у се­бя на несколько дней, когда я их об этом попросила. Дженни и Алексис жили в Лондоне. Они жили не как любовники, а просто как друзья, поэтому я никак им не мешала. Они приняли меня очень тепло, а это было для меня так важно в тот момент. На какое-то время я нашла приют и убежище, но что делать дальше, не знала. Джулиан был в заботливых ру­ках Дот, это я знала, но быть вместе с ним сейчас мне было бы сли­шком больно. Куда деваться, к кому обратиться за помощью?

Как мы с Дженни и Алексисом доехали до их домика, который они снимали на двоих, я не помню. Дженни сразу же пошла к себе в комнату: “Син, прости, но я должна лечь, иначе не выдержу. Увидимся завтра. Береги себя, ладно?” Я осталась одна в небольшой гостиной, среди каких-то восточных подушек, валявшихся на полу. Шторы были задернуты, я упала на диван рядом с камином и только раз заставила себя подняться, чтобы позвонить Дот и попросить ее посидеть с Джулианом ещё пару дней. Слава богу, у них всё было в порядке.

Кажется, на меня нашло тогда временное помрачение рассудка. В моей голове всё вертелось, как в каком-то нескончаемом кошмаре, почти как после приема ЛСД. Что я здесь делаю? Почему я убежала? Что, наконец, будет теперь со мной и Джулианом? Привычный мир разваливался на части. Я думала, сколько времени Джон уже спит с Йоко. Неужели я была такой дурой, что не видела очевидного? Сколько – неделю, три, месяц или больше? Может, и в отпуск он меня отправил, чтобы избавиться от помехи, чтобы я не мешала им? Каждый новый вопрос отзывался в сердце новой болью.

“Син, я думаю, тебе нужно выпить”, – Алексис обошел комнату, зажег свечи и принес бутылку красного вина с двумя бокалами. Я была благодарна за возможность хоть чем-то заглушить боль и осушила сразу несколько бокалов. Алексис принёс ещё бутылку, мы и её выпили. Я была настолько измучена, что очень быстро захмелела.

Алексис что-то там говорил, я сначала не обращала внимания, пока, наконец, не услышала: “Знаешь, Син, я всегда любил тебя. И это здорово. А сколько у тебя денег? Может, нам с тобой сбежать куда-нибудь вместе и зажить, как люди? Вот тогда они узнают”. Не подумав, я ответила, что у меня на счёте осталась какая-то тысяча фунтов. А кроме этого – ни богатств, ни состояния, ничего. Я была совершенно потеряна, шокирована. Моё сердце было разбито, и я не могла адекватно воспринимать происходящее. Перед глазами у меня всё плыло, предметы теряли очертания. “Ведь Алексис – друг Джона, – вяло удивлялась я. – Как он может такое говорить? Наверное, он просто шутит”.

Ощутив приступ неодолимой тошноты, я бросилась в ванную. Потом я поняла, что из-за переживаний у меня раньше срока начались месячные. Кое-как выбравшись из ванной на ватных, подкашивающихся ногах, я увидела перед собой спальню, добралась до постели, рухнула в неё как подкошенная, прямо в одежде, лишь натянув на себя покрывало, и отключилась.

Через некоторое время Алекс забрался ко мне в постель и пытался целовать и ласкать меня, шепча на ухо, что мы должны быть вместе и тому подобное. Я оттолкнула его, не испытав ничего, кроме отвращения».