3 мая 1968 г.
Пит Шоттон (друг детства Джона Леннона): «Даже со мной Джон постепенно становился всё более раздражительным и замкнутым, и моё мнение о своей новой должности стало меняться. Как бы то ни было, наша дружба продолжалась главным образом потому, что мы всегда считали друг друга более или менее равными. Теперь же я в первый раз в жизни работал уже непосредственно на него. Наверное, поэтому я неизбежно почувствовал себя подчинённым. И как человек, всегда предпочитающий сам решать свою судьбу, мне стало казаться, что это мешает нашим отношениям.
Вместе с тем, всякий раз, когда я намекал, что для нас будет лучше, если я найду себе другую работу, Джон начинал паниковать и просил меня остаться.
– Кроме тебя, – повторял он, – у меня никого нет.
Пожалуй, самый запомнившийся вечер из всех, проведенных с Джоном, начался довольно обыденно и прозаично. Это было в мае 1968 года в его студии, расположенной в дальнем конце мансарды, мы заглотили по порции ЛСД, выкурили несколько косячков и забавлялись с хитросплетением магнитофонов “Бруннель”.
Поскольку Джон был тогда без ума от работ Карлхайнца Штокгаузена, в те дни нашим любимым времяпрепровождением стало импровизирование с “конкретной музыкой” – баловство с воспроизведением записей задом-наперед и созданием плёночных петель. В тот раз мы распахнули окна для свежего весеннего воздуха и начали орать в сторону непонятливых деревьев всё, что приходило в голову, а за нашими спинами тем временем работали магнитофоны. Я тогда и подумать не мог, что этим забавам будет суждено увековечиться на “Белом альбоме” в композиции “Революция 9” (Revolution 9).
Через какое-то время мы устали и сели на пол, скрестив ноги. Между прочим, Син тогда отдыхала в Греции с Волшебным Алексом. Наш разговор постепенно стал серьёзным, и Джон рассказал о своём разочаровании в Махариши и всех тех, в ком он искал “учителей”. Потом он погрузился в долгое молчание, а я рассеянно смотрел на постер Бриджит Бардо и вспомнив наши разговоры о ней, когда мы были ещё детьми, мысленно представлял самые пикантные с ней ситуации.
Неожиданно я заметил, что Джон начал совершать вытянутыми руками волнообразные движения, напоминающие медленные взмахи крыльев, и вдруг он произнес жутким шепотом: “Пит, мне кажется, что я Иисус Христос”.
– Что??!! Ну-ка, повтори!
– Да, – снова прошептал он, и я понял, что он не шутит, – мне кажется, что я Иисус Христос. Я воскрес.
Услышать подобное признание даже я, привыкший к его полнейшей непредсказуемости, ожидал меньше всего. Но кто я такой, подумал я, чтобы судить об этом, ведь и Иисусу Христу в какой-то момент пришлось решить, что он Иисус Христос
– И что ты теперь собираешься делать? – осторожно спросил я.
– Я должен всем об этом рассказать, – сказал он. – Я должен сообщить всему миру, кто я.
– Но тебя просто убьют. Никто не поверит.
– Ну что же, тут ничего не поделаешь, – произнёс он твёрдо. – А сколько было Иисусу, когда его убили?
– Не знаю. Наверное, где-нибудь около тридцати двух.
Преодолев многолетнее отвращение к арифметике, Джон за несколько секунд произвел расчёт в уме.
– Черт возьми, – резюмировал он, – у меня есть, по крайней мере, четыре года!
– Как ты об этом узнал?
– Просто мне так кажется. В этом есть смысл моего существования.
Приближался рассвет. Джон всё больше и больше заводился, а я не представлял, как быть с его новой причудой.
– Тебе мало, что ты Джон Леннон?
– Как это?
– Джоном Ленноном ты можешь сделать не меньше, чем Иисус Христос. Ты не забыл, что несёт с собой религия? А как Джон Леннон ты мог бы объединить всех людей мира, независимо от их расы, религии и вероисповедания.
Но Джон оставался непреклонным и был абсолютно убежден, что он Иисус Христос.
– Завтра мы первым делом поедем в “Эппл” и всем об этом расскажем.
В этот момент мы услышали шаги домохозяйки Дот, пришедшей на работу. Мы уже тогда полудремали, лежа рядом на полу и одновременно открыв глаза увидели Дот, удивлённо смотревшую на нас. Мгновенно проснувшись, Джон вскочил на ноги.
– О, Господи, – буркнул он, – она ещё подумает, что мы с тобой трахались.
– С какого хрена ей так думать? – удивился я. – Мы ведь, вообще-то, одеты».