13 июля 1960 г.
Бруно Цериотти (Bruno Ceriotti, историк): «Группа «Рори Сторм и Ураганы» (Rory Storm And The Hurricanes) выступает в Пулели, в танцевальном зале «Рок-н-Калипсо» дома отдыха «Батлин» (Rock ‘n’ Calypso Ballroom, Butlin’s Holiday Camp, Pwllheli, North Galles).
Состав группы: Эл Колдуэлл (он же Рори Сторм), Джонни Берн (он же Джонни «Гитара»), Ти Брайен, Уолтер «Уолли» Эймонд (он же Лу Уолтерс), Ричард Старки (он же Ринго Старр)».
(условная дата)
Алан Уильямс: «Через три дня ребята [группа «Дерри и Сеньоры»] уже ехали в Гамбург. Всё было решено простым рукопожатием. Я доверял Бруно, и Бруно доверял мне.
Поездка не обошлась без приключений. У ребят не было разрешений на работу в Германии. Пограничники вместе с иммиграционной службой сняли их с поезда на границе Голландии и ФРГ. Ребята оказались в ветхом помещении вокзала вместе со своими пожитками, инструментами, почти без денег, в своих сценических костюмах. Большую часть ночи они провели, устроившись на скамейках для пассажиров, дрожа от ночной прохлады и на все лады проклиная как Аллана Уильямса, так и Бруно Кошмидера.
Парни заявили чиновникам, что они студенты, отправляющиеся на каникулы и захватившие инструменты, чтобы устроить вечеринку для своих приятелей. Чиновники лишь раз взглянули на Гови и Дерри, после чего выложили всё, что они об этом думают, перекроив на немецкий лад популярную поговорку, что если они – студенты, то пограничники – сёстры Эндрюс!
К сегодняшнему дню кости ребят давно бы уже побелели на скамейках этого вшивого вокзала, благодаря «заботам» пограничников, если бы не Гови, который заставил всю компанию вывернуть карманы. Оказалось не слишком много, однако, достаточно, чтобы дозвониться ко мне в «Джак». Ох, уж этот телефон «Джака». Если бы я с самого начала подключил к нему магнитофон, он бы мог написать свою собственную книгу. «Эй, парень», – голос Гови на линии срывался. – «Мы в заднице, Эл! Жуткая история! Ты должен нам помочь!». «Господи, боже мой, что опять случилось, Гови?». «Мы застряли на границе с Германией. Нас сняли с поезда, и теперь мы торчим здесь, парень! В милях от того места, куда направлялись!». «Чёрт побери, Гови, что я могу сделать здесь, в Ливерпуле?».
Что же я мог сделать? Я бешено размышлял, сидя в окружении человеческих отбросов Ливерпуля и бутеров с ветчиной. Надо связаться с Бруно Кошмидером и подключить его к делу. Я знал, что у него большие связи в полиции Гамбурга (и всей Германии тоже, как выяснилось!). «Сидите на месте, Гови. Не вздумайте куда-то исчезать! Сейчас я позвоню Бруно. Он поможет. Он должен помочь!». Были ли в моём голосе нотки отчаяния и паники, спросите вы? Да, были.
Я позвонил Бруно в Гамбург. Он сказал, чтобы я не волновался. Он всё устроит. То, что для меня выглядело полной катастрофой, его, как я понял, совершенно не обескуражило. Бруно потянул за нужные ниточки. Пограничники вмиг заулыбались и отнеслись к ребятам с искренним радушием. Группу пропустили в Германию. Путь в Гамбург был открыт. Путь к успеху тоже. Дерри Уилки и «Сеньоры» прибыли в Гамбург поздно вечером и с ходу очутились на сцене. Они были издёрганы, измотаны, небриты и грязны.
Дерри схватил микрофон, и зал взорвался рок-н-роллом. Злые, усталые и голодные, ребята перевернули «Кайзеркеллер» вверх тормашками. Ливерпульский бит прибыл в Гамбург во главе с темнокожим пареньком с Карибских островов. Гамбург и завсегдатаи клуба никогда не слышали и не видели раньше ничего подобного. Слухи о новом развлечении из Ливерпуля (Англия) немедленно разнеслись по всему городу. Выручка заведения резко поползла вверх.
Дерри Уилки и «Сеньоры» за одну ночь стали знаменитостями. Их обожали, перед ними заискивали, их баловали, почти боготворили. Девочки вешались им на шею. Каждый вечер в баре «Кайзеркеллера» устраивалось нечто вроде королевского приёма. Ребята перестали покупать себе выпивку. В этом больше не было нужды. Каждый раз, когда они спускались в зал, среди клиентов находилась улыбающаяся немецкая физиономия, жаждущая наполнить их стаканы. Это было словно возвращение потрёпанной шайки пилигримов-паломников, с трудом пробравшихся через пустыни, горы и глубокие реки к земле обетованной.
Возможно, это всё выглядит слишком банально. Как в дешёвом кинофильме. Но именно так всё и происходило. Гамбург распахнул свои неуклюжие пьяные объятия и доброе сердце перед ребятами из Ливерпуля. Это было великое время. В жизни каждого из нас когда-нибудь наступает пора ностальгии, когда мы, оглядываясь назад, говорим: «Сынки, это были лучшие дни нашей жизни!». Ерунда! Ирония состоит в том, что тогда вы этого просто не осознаёте. Мы всегда живём в ожидании лучших времён. И не понимаем, что лучшие времена всегда с нами и вокруг нас.
Бруно был вне себя от счастья. Мало того, что он вернул назад старых клиентов, так он ещё сумел заманить к себе и целую кучу новых. Дерри и мальчики стали настоящими королями Репербана. Дерри практиковал нечто вроде акта любви с микрофоном. Шнур он использовал в качестве бича. Его музыкальное и сексуальное неистовство заводило аудиторию до отказа. Он был экзотичной и эротичной фигурой – стройный, невероятно симпатичный, бешено сексуальный. Том Джонс по сравнению с Дерри выглядел сексуальным уродом!
Немцы тогда всё ещё кичились своей арийской кровью. Они гордились своей блондинистостью, красотой и чистотой нации. Дерри же доставлял им некое странное вуайеристское наслаждение. В нём смешивалась первобытная, животная жажда жизни и грубая агрессивность Мерсисайда. Это был темнокожий сексуальный дьявол. Немцы были очарованы Дерри и его музыкой. Они содрогались в искупительном оргазме наслаждения, ощущая греховность и необычность того, что подстёгивало их восторг.
Бруно Кошмидер знал, когда приходила пора брать быка за рога. Он хотел ковать железо, пока горячо. Он хотел ещё. И из того же источника. А источник был единственный – Ливерпуль. А парнем, который владел этим источником, был не кто иной, как Алан Уильямс, ваш покорный слуга!
В этот вечер мы снова услышали таинственного барабанщика. «Вот он опять», – поднял голову Леннон, когда мы стояли в дверях «Джака». – «Слушайте, парни!». Мы замерли и вновь услышали барабанные дроби и трели. Он играл ещё лучше, чем предыдущей ночью. Мы снова попытались его выследить. Честно говоря, здесь бы здорово помог звуковой сканер. А так мы могли полагаться всего лишь на пять комплектов довольно ненадёжных собственных ушей.
Потом мы увидели свет в окошке верхнего этажа в здании Национального кассового центра, почти напротив «Джака». «Эй, посмотри, Эл», – сказал Джордж Харрисон. – «Вон там, наверху свет. Это он. Готов поспорить. Мы его нашли!». Крича, как сумасшедшие, мы запрыгали перед Национальным кассовым центром, на первом этаже которого располагался магазин. «Эй, ты, там!» – заливался Пол. – «Эй, барабанщик, выходи!». Никакой реакции. Игра продолжалась. Джон и Джордж заорали в два голоса: «Эй, эй, эй! Вы-хо-ди! Выходи, кто бы ты ни был!». «Эл, иди, постучи в дверь!» – сказал Джон.
Я забарабанил в дверь, а «Битлз» продолжали орать в освещенное окошко. Это сработало. Барабаны смолкли. Окно растворилось, и на фоне света показалась чья-то голова. Лица не было видно. «Эй, что там происходит?!». Парень явно принял нас за шайку взломщиков, пытающихся ворваться внутрь. Если мы не будем осторожны, он позвонит в полицию, и мы нарвёмся на крупные неприятности. «Пойманы на месте преступления в попытках ворваться в Национальный кассовый центр». Газеты бы нас не пожалели. «Всё в порядке, парни», – повернулся я к «Битлз». – «Прекратите орать! Я сам с ним поговорю». Я поднял голову. «Послушайте, мы – музыканты, и нам нужен барабанщик. Вы не могли бы к нам спуститься. Мы хотим с вами поговорить». Голова кивнула. «О’кей. Сейчас я спущусь».
В фойе эхом зазвучали шаги, и дверь открылась. Вот он. Наш таинственный барабанщик со Слэйтер-Стрит. Высокий, симпатичный парень, около шести футов и двух дюймов ростом. Голос тихий и приятный. «Знакомься, это – «Битлз». Они – бит-группа, и у них нет постоянного барабанщика. Что ты об этом думаешь? Не хочешь с ними поработать?». «Ты замечательный музыкант!» – сказал Джон Леннон. Остальные шумно выразили своё согласие с Джоном. «Ты классный, парень!». «Здорово!». «Клёво!». Он был обескуражен и польщён.
Он не работал в Национальном кассовом центре. Он занимался изготовлением рам для картин по индивидуальным заказам и иногда подрабатывал реставратором. Звали его Норман Чэпмен. Барабаны были его хобби, и он никогда не играл на сцене. От барабанов много шума, и он чрезвычайно раздражает некоторых людей, неспособных отличить барабанную дробь от обычной оружейной. Норман приволок свою ударную установку на рабочее место и после того, как все расходились по домам, брал в руки палочки.
«Вы и вправду считаете, что я хорошо играю?». «Можешь не сомневаться!». «Ты лучший из всех, кого мы слышали, парень!». «Мы уже говорили тебе. Мы считаем, что ты нам подходишь». «Мы называемся «Битлз». Мы играем по всему Мерсисайду». «Меня зовут Алан Уильямс, и я их менеджер. Ребята зарабатывают до десяти фунтов за вечер. Ты будешь получать равную долю. Тебя это устраивает?». «Господи, конечно! Деньги это всегда хорошо. Барабаны чертовски дороги. Я смогу выплатить долги за свою установку. Вы можете на меня рассчитывать!».
Джордж: «Я хорошо его помню. Норман Чэпмен. Здоровенный такой парнишка. Очень неразговорчивый. Правда. Он, по-моему, со мной и словом-то не перекинулся. Но барабанщик он был отличный, это точно!».
Ринго: «Ребята рассказывали мне, что у них был барабанщик, которого они как-то услышали на улице, когда он в одиночку играл соло на ударных. Они были очень высокого мнения о нём и считали его настоящим профессионалом».