Джон Леннон и книги

1 октября 1947 г.

(условная дата)

Хантер Дэвис: «В школе у Джона проснулось своеобразное, почти гадкое, чувство юмора. Занятия в школе его совершенно не интересовали, зато он часами, склонясь над партой, мог рисовать карикатуры на учителей и одноклассников и писать стихи и рассказы, полные каламбуров. В семь лет Джон начал писать небольшие книжки. Мими хра­нит их до сих пор. Первые выпуски назывались «Спорт. Скорость. С картинками. Изданы и иллюстрированы Дж.У.Ленноном». В книжках были анекдоты, карикатуры, рисунки, фото звезд футбола и кино. Джон сочинял истории с продолжением и в конце каждый раз писал: «Если вам понравилось, милости просим через неделю, будет еще интереснее».

Джон: «Я всегда был домоседом – думаю, как и множество других музыкантов, ведь музыку пишешь и играешь дома. В детстве мне хотелось быть художником или писать стихи, чтобы всегда быть дома. На чтение я тратил уйму времени. Мне никогда не надоедало сидеть дома. Это мне нравилось. Это я любил, наверное, потому, что рос единственным ребенком. Хотя у меня были сводные сестры, я жил один. Я играл сам с собой или сидел, уткнувшись носом в книгу. Я всегда мечтал стать художником и жить в маленьком коттедже у пустынной дороги. Для меня главное – написать короткое стихотворение или несколько картин маслом. Это похоже на сон – жить в коттедже и бродить по лесу».

Хантер Дэвис: «Мими поощряла чтение и стала приносить ему кипы книг из местной библиотеки. Джон стал много читать. Он очень любил поэзию, а стихотворение Льюиса Кэрролла «Бармаглот» из «Зазеркалья» стало его любимым. От «Алисы в Стране чудес» он пришел в такой восторг, что изобразил всех персонажей».

Джон: «Я обожал «Алису в Стране чудес» и рисовал всех дейст­вующих лиц. Писал стихи вроде «Джебберуоки»(Джебберуоки – сказочное чудовище, персонаж детского шуточного стихотворения – «абракадабры»). Я становился то Алисой, то «Просто» Уильямом (Персонаж рассказов Ричмела Кромптона о непослушном и очень смешном мальчике). Сам придумывал истории Уильяма, в которых участвовал. Когда я начал писать серьезные стихи, со всякими там переживаниями, то стал изменять почерк, писал неразборчиво, чтобы Мими не смогла прочитать. Я напускал на себя суровость, а на самом деле был вовсе не такой. Мими считала такое занятие ненужным и всячески старалась отучить племянника от этого. «Я часто говорил тете: «Ты выбрасываешь мои стихи, но ты пожалеешь об этом, когда я стану знаменитым»,- вспоминал Джон».

Альберт Голдмен: «По правде говоря, из того, что сохранилось после гене­ральных уборок Мими, нельзя сделать вывод о каком-либо таланте Джона. Но одной из неоспоримых способностей, без сомнения, был дар красно­речия. Мими Смит можно упрекать в чем угодно, но нельзя не признать, что именно она научила племянника выражать свои мысли. Будущий герой вокальной культуры очень рано стал прекрасным оратором. Независимо от того, радовал или огорчал он слушателей своими речами, его слова никогда никого не оставляли равнодушным. И этим он был обязан своей тетке». «Я всегда считала, что необходимо высказывать то, что у тебя на сердце», — объясняла Мими, чей строгий, высокомерный и нравоучительный тон можно уловить в ре­чах Леннона, особенно в период после его ухода из «Битлз», когда он стал изображать из себя пророка. С самого начала тексты его песен звучали органично, искренностью и резко­стью они выгодно отличались от обычной для песен того времени слащавости и набора избитых клише или от многословности главного соперника Леннона – Боба Дилана.

Тем не менее, когда маленькому Джону надо было пере­ходить от разговорного языка к письменному, начинались серьезные проблемы. Представьте себе изумление учителей, когда они поняли, что блестящий ребенок, который обожал читать и использовал богатейший словарный запас, не мог правильно произнести по буквам самые простые слова. Он переставлял местами буквы, писал вместо нужного слова другое, схожее по звучанию. И только через много лет Леннон узнал, что причина этих детских ошибок (равно как и неспособность к правильному спеллингу, которой он страдал на протяжении всей жизни) заключалась в дис­лексии, довольно часто встречающемся неврологическом недуге».

Джон: «Я думал тогда, что я или гений, или сумасшедший, а так как сумасшедшим себя не считал, то решил, что я, должно быть, гений».

Альберт Голдмен: «Прочитав книгу о жизни Винсента Ван Гога, он уяснил для себя еще одну мысль, которая успокоила его – возможность существования «сумасшедше­го гения».

Джон: «Я любил «Ветер в тростниках» («Ветер в тростниках» – книга К. Грехема (1859-1932), относящая­ся к классике английской детской литературы). Я прочел эту книгу и по­чувствовал, что должен прожить ее сам. Мне захотелось стать главарем школьной банды, чтобы заставить ребят играть со мной в мои игры, в те, о которых я только что прочел».

Альберт Голдмен: «Двойственность в характере Джона проявилась в том, что по его собственному выражению, он постоянно перехо­дил от созерцательного спокойствия к агрессивному возбуж­дению. Получив воспитание затворника в Мендипсе, где он был вынужден отгораживаться от мира и концентрировать­ся на интеллектуальной деятельности, Джон рано понял, сколь высокую цену приходится платить, если хочешь най­ти защиту от внешнего мира: это цена одиночества. «Я ви­дел одиночество!» — воскликнет он много позже, вспоминая об этих годах своей жизни. А вскоре, когда одиночество и лишенное эмоций существование начали порождать галлю­цинации, ему стали являться странные видения.

Иногда он усаживался перед зеркалом и, замерев, прово­дил не менее часа, глядя самому себе прямо в глаза и посте­пенно погружаясь в какое-то подобие транса. «Я видел, как начинало меняться мое лицо, – спустя годы рассказал Джон биографу «Битлз» Хантеру Дэвису, – как глаза становились все больше, а комната исчезала!» Умение проходить сквозь зеркало открыло перед мальчиком волшебный мир видений и фантазий, который впоследствии он будет стараться ис­следовать еще глубже при помощи наркотиков».

Джон: «Я вижу цветные сны, всегда сюрреалистичные. Мир моих сновидений похож на картины Иеронима Босха и Дали, Он нравится мне, я с не­терпением жду его каждый вечер.

Один из часто повторяющихся снов, который я вижу на протяжении всей жизни, – это полет. Я всегда летаю, когда мне грозит опасность. Помню, еще в детстве я летал во сне, будто плыл по воздуху. Обычно я летал над хорошо знакомыми местами, там, где я жил. А иногда мне снились кошмары, в которых на меня надвигался гигантский конь или еще что-нибудь страшное, а мне приходилось улетать. Когда такие сны мне снились в Ливерпуле, я объяснял их своим желанием покинуть город.

В самых ярких сновидениях я видел себя сидящим в самолете, который пролетал над каким-нибудь районом Ливерпуля. Впервые я увидел этот сон, когда учился в школе. Самолет летал над городом кругами, поднимаясь все выше и выше.

Еще в одном классном сне я нахожу тысячи монет достоинством полкроны. А иногда я нахожу в старых домах клады – такие огромные, что мне их не унести. Я рассовываю монеты по карманам, нагребаю полные пригоршни, складываю их в мешки, но мне никогда не удается унести с собой столько денег, сколько мне хочется. Наверное, этот сон – отражение неосознанного стремления возвыситься или вырваться из нищеты.

Поиски выхода снятся нам до тех пор, пока мы не находим его физически.

К своему родному городу я отношусь точно так же, как любой другой человек. Я встречал людей, которые терпеть не могут города, где родились и выросли. Наверное, потому, что там им жилось паршиво. Мое детство в Ливерпуле было счастливым и здоровым, и мне нравится вспоминать о нем. Это не помешало мне уехать и жить в другом месте, и все-таки моим родным городом остается Ливерпуль.

В Ливерпуль съезжаются ирландцы, когда у них кончается картошка, здесь же оседают чернокожие и трудятся, как рабы. Среди нас было немало потомков ирландцев, негров, китайцев и так далее.

Ливерпуль – бедный, почти нищий город, здесь живется нелегко. Но его жителям присуще чувство юмора, потому что они часто страдают; они постоянно сыплют шутками. Ливерпульцы на редкость остроумны. А еще почти все они говорят немного в нос – наверное, из-за аденоидов.

Ливерпуль – второй по величине порт Англии. В XIX веке деньги делали на севере. Именно там жили отважные, грубоватые люди, среди которых часто попадались нич­тожества. На нас, как на диковинных зверей, смотрели сверху вниз южане, лондонцы».